Но не все, к счастью.
Влияние последней книги Леонова несомненно сказывается на сочинениях Алексея Варламова и Дмитрия Быкова.
Оба — авторы любопытных эссе о Леонове, оба почитают его за одного из крупнейших писателей ушедшего века.
Уважение к Леонову в обоих случаях представляется нам достойным некоторого удивления в силу того, что творчество его порой вступает в серьёзные противоречия с убеждениями и Быкова, и Варламова.
Последний является писателем православным, уверенным в том, что«…русская литература всегда была по натуре христианкой»: в то время как до «Русского леса» Леонов был писателем как минимум антиклерикальным, а «Пирамида» — так это просто рассадник ересей, в том числе и антихристианских, о чём Варламов отлично осведомлён.
Что до Быкова, то он автор известной теории о варягах и хазарах, поочерёдно угнетающих коренное население России: в этой градации, памятуя о тех признаках, которыми Дмитрий Львович наделяет «угнетателей», Леонов является безусловным варягом (надо пояснить, что ни варяги, ни хазары Быкову не милы). Внечеловечность Леонова, и мрачность его, и ледяные космические сквозняки, пронизывающие его мировоззрение, — тому порукой… Не говоря о достаточно серьёзном (и тоже варяжском) отношении Леонова к Сталину, в которое, впрочем, Быков, если верить его эссе о Леонове, последовательно не желает верить.
В любом случае, очевидно, что Варламова и Быкова можно отнести к ключевым фигурам современной литературы, и в этом смысле интерес их к Леонову знаменателен.
И Варламова, и Быкова так или иначе волнует тема конца времён, истончения всех истин, взаимоотношений человека и Бога (смотрите, к примеру, романы «11 сентября» Варламова и «Списанные» Быкова).
Леонов схожим образом (но раньше) сформулировал идею цикличности русской истории, к которой Быков неустанно возвращается и в своей прозе, и в стихах, и в публицистике.
В «Пирамиде», прочитанной и не раз перечитанной Быковым самым внимательным образом, есть такой фрагмент, касающийся одного из героев — Вадима Лоскутова:
«Тут Вадим выдал на-гора достойную поповского отпрыска самодельную теорийку о вращательном, при ленивой внешности, состоянии русского мужика на железной оси его исторической судьбы. Оное состоянье диктуется якобы географическим местонахождением России, тангенциально закручиваемой с обеих сторон евразийскими сквозняками, так что получается волчок чередующихся, всякий раз с еретическим перехватом, супротивных крайностей — от староверского затворничества и сектантского богоискательства с ножовым, по живому мясу, отсечением плотских радостей до маньякальной решимости вывести род людской напролом, сквозь любую пылающую неизбежность, из ямы социальных грехов и грязи в лоно вечного благоденствия, причем спин коловращения может достигнуть критической частоты, достаточной вымахнуть её из гнезда и полмира разнести в клочья. <…>
…Географическая громадность продиктовала и незамысловатый, ко всякой случайности приспособленный житейский обиход применительно к утруднённой русской действительности с вечной нехваткой чего-нибудь в силу физической невозможности ни поспеть всюду при наших баснословных расстояниях, ни докричаться до царя земного, как и небесного, сквозь такие даль и высоту. С их головокружительных вершин, потребных для обозрения подвластного хозяйства, дни благоденствия и печали распознаются разве только по отсутствию или наличию дымов, застилающих горизонт, людишки же внизу как бы подразумеваются. Отсюда недоделка всего нашего обихода: сразу в красный угол из-под топора. Отсюда каждые два века роковой прыжок через очередной исторический ров и полвека лёжки потом с поломатою ногой».
Всякий, кто с творчеством Быкова знаком, определённое созвучие с его поздними рассуждениями здесь несомненно услышит.
Хотя, признаем, в деталях у Быкова сама идея круговорота истории (или даже отсутствия оной) осмыслена шире и расписана куда более подробно.
В качестве непроверенного предположения о взаимоотношениях Леонова и Быкова сделаем ещё одну замету.
Есть в «Пирамиде» потрясающая сцена возвращения в отчий дом из сталинских лагерей упомянутого выше героя Вадима Лоскутова. Близкие Вадима видят, что с ним что-то не так, но в чём именно дело, понять не могут.
Вадим спит на чердаке, и родитель его — о. Матвей ночью решается с улицы посмотреть на сына. Цепляясь за доску карниза, он подбирается к слуховому окошку.
Приникнув к квадратному отверстию, о. Матвей неожиданно вплотную видит лицо сына.
«Исключительная сила впечатления, — пишет Леонов в романе, — в том и заключалась, что до подобного маневра изнутри последнему (то есть Вадиму. — 3. П.) потребовалась бы минимум пара, друг на дружке, ящиков фруктово-тарного типа, коим на пустом чердаке взяться было неоткуда. В таком положении батюшке выгоднее показалось для здоровья сделать вид, будто ничего особенного не приметил. Всё же по миновании некоторого, буквально нос к носу оцепенения длительностью чуть ли не полвека, лишь тогда опомнившийся Матвей довольно резво, с элементами акробатики, спустился наземь, чтобы тем же кружным путём воротиться восвояси».
Пересказывая наутро этот страшный ночной эпизод своей супруге, о. Матвей делает несколько неожиданный вывод из произошедшего: «Ропщем на усатого-то… <…> а разве подобную вещь выдержать без закалки?»
То есть он предполагает, что в сталинских лагерях из людей обычных делают сверхлюдей: в том и есть смысл тюремного заключения.
Тут мы должны вспомнить первый (и, пожалуй, лучший) роман Дмитрия Быкова «Оправдание», 2001 года, на схожем предположении и построенный: что часть арестованных в годы репрессий не были убиты, но, напротив, после спецподготовки их использовали при проведении тех или иных военных операций. (В романе Быкова, уже после войны в гости к Эренбургу приходит живой и невредимый спецназовец Бабель.)
К финалу быковского романа становится ясным, что всё это авторские предположения, так называемые реконструкции… и Бабель (в числе иных репрессированных) на самом деле мёртв.
Как, впрочем, и Вадим Лоскутов — он тоже был уже неживой и приходил в семью свою, по определению Леонова, «шестимесячным мертвецом».
Так одна фраза о. Матвея в «Пирамиде» могла послужить импульсом к написанию Дмитрием Быковым романа (точнее, одной из его сюжетных линий).
* * *
Прямое отношение к Леонову, а именно, к двум его сочинениям — «Унтиловску» и «Пирамиде» — имеет роман Алексея Варламова «Купол».
В самом названии варламовского романа слышится антитеза «Пирамиде». Варламов берётся описать не гигантское надгробие человечеству (пирамиду), а возможность хоть какой-то защиты если не всего человечества, то хотя бы его части (купол).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
