Кунцевич молчал, открыв рот.
Митя усмехнулся:
– Ты думаешь, нам и вправду надо было этот притон накрывать, чтобы Диксона разговорить? Да он бы мне все про барона выложил после получаса беседы с глазу на глаз. Всю операцию я затеял исключительно ради денег. Говорю же, жадный я. И чего мне не хватало? Жалованье семьдесят рублей, а со всякими другими доходами под две сотни на круг набегало. Не женат, детей нет, во всех трактирах и портерных мне рады, везде напоят и накормят и денег не возьмут. Нет, еще хотел. Чем больше получал, тем больше хотел. А теперь… На суд адвоката надо нанимать, я узнавал, это рублей в восемьсот обойдется. Дорого, а без присяжного нельзя, казенный-то ничего путного на суде не скажет, тут нужен хороший, а хороший денег стоит. Потом в тюрьме на что-то жить надо. Это мне здесь – почет и уважение, а если этапом в Сибирь, не дай Бог? Там каждому надо сунуть, чтобы дойти нормально, чтобы вообще дойти. Так что, брат, денег я тебе не дам.
– Я и не прошу.
– Но коль в долгу я у тебя, отдам я тебе самое ценное, что у меня есть.
– Это что же такое?
– Отдам я тебе всех своих агентов. Их у меня немного, но все – как на подбор. Они столько всего интересного знают и тебе рассказать могут, что при правильной постановке дела будет тебе от начальства почет и уважение, чины и ордена. Поймешь со временем, что этот подарок гораздо больше стоит, чем я тебе должен. Сейчас я тебе диктовать стану, ты всех запишешь. Список наизусть выучи и сразу, как выучишь – сожги. Про агентов никому не рассказывай. Никому! Градоначальник просить будет – ни одного имени не называй! Тут на кону не деньги и служба, тут на кону жизни. И всякий раз, как тебе кто-нибудь про что-нибудь расскажет, думай, как эти знания использовать так, чтобы агента не выдать. Если не придумаешь – не давай ходу сообщению. Будешь знать, что Зимний дворец ограбят, все равно молчи. Тогда у людей сомнений не будет, что тебе полностью открыться можно. Иди за пером и бумагой.
Летом был суд, Быкову дали 2 года и 9 месяцев арестантских рот. Дело о Тоше выделили в отдельное производство, так как в ДОПре он подвинулся умом.
Быков свой срок отсидел полностью, манифестов не дождался. Освободившись, он зашел в сыскную, но Кунцевича не застал. Митя уехал в Ростов-на-Дону, где сколотил шайку, занимавшуюся налетами на богатые дома и лавки. Меньше чем через год он был убит при задержании чинами наружной полиции.
За две недели до суда по делу об убийстве генеральши Кунцевич разыскал присяжного поверенного, назначенного лакею Чистову, и рассказал ему о всех установленных им свидетелях инобытия Евлашки. Адвокат пригласил этих лиц в судебное заседание и выиграл процесс – Чистова присяжные оправдали. Дело вернули следователю, и тот стал периодически бомбардировать сыскную отдельными требованиями об активизации розыска настоящего преступника. Кунцевич, занявший место Быкова, периодически получал от начальства нагоняй за неоткрытое двойное убийство.
Рейсману дали 12 лет каторжных работ, Мельникова отделалась полутора годами тюрьмы.
Узнав о приговоре, Мечислав Николаевич достал из шкапа пухлую папку с дознанием и еще раз перечитал протокол осмотра места происшествия, из которого следовало, что в квартире генерала Штрундмана было обнаружено ДВА орудия убийства.
Глава 15
Прошел первый год службы. Кунцевич втянулся. Он привык работать с утра до вечера без выходных, бегать по всему городу, как бешеная собака, общаться с подонками, его уже не мутило от их вида и запаха. Он старался. Старался раскрыть любое порученное ему дело, никогда не работал спустя рукава. Во-первых, отец так его воспитал, во‐вторых, он заметил, что в сыскной ценят старание и желание работать. Расторопных сыщиков вне срока переводили на высший оклад, без промедлений производили в чины, поощряли материально. «За Богом молитва, а за царем служба не пропадет», – любило повторять начальство. А Кунцевич хотел и высшего оклада, и чин, и денег. Надоело считать каждую копейку, хотелось обзавестись семьей, сестру обеспечить хоть каким-то приданым. Ну а в‐третьих, ему нравилась его работа. Кунцевич всю свою жизнь прожил в городе, на охоте никогда не был, да и большого желания палить из ружья по беззащитным животным не испытывал. Но расследуя каждое дело, он начинал чувствовать азарт, незнакомый ему раньше азарт охотника, который по едва заметным следам, по неуловимым признакам находит в лесу зверя и загоняет его в ловушку. У него многое получилось, начальство было им довольно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
В комнате надзирателей стоял гул голосов, пахло табаком и ваксой.
– Господа, господа, минутку внимания! – надзиратель старшего оклада Красов поднял руку. Все примолкли. – А нет ли у кого знакомых в правлении Варшавской железной дороги?
Кунцевич спросил:
– Правление большое, в каком отделе?
Красов посмотрел в бумаги:
– В конторе сборов.
– Один мой бывший сослуживец вроде туда перешел, могу справиться, а что нужно?
Красов подошел к его столу:
– Мечислав Николаевич, если есть возможность, выручи. Мне следователь еще две недели назад поручил представить ему фотографическую карточку и образцы почерка некоего Соболева, который в этой конторе служил, а у меня это поручение совсем из головы вылетело. Сегодня с утра следователь телефонировал начальнику и про поручение справлялся, ну и поругался немного, что мы с исполнением тянем. Начальник меня вызвал, и мне пришлось пообещать, что до завтра я все требуемое представлю. Я от начальника вышел, извозчика взял и в правление, а мне там говорят, что без письменного запроса не ответят. Представляешь, что со мной будет, если я сейчас пойду по начальству запрос просить? Меня с потрохами съедят, если я в ближайшее время карточку не принесу.
– А что этот Соболев натворил?
– Вексель подделал.
– Хорошо, Алексей Иванович, попробую.
– Буду благодарен.
Пашка Стричель действительно перешел из Московско-Брестской на Варашавскую железную дорогу – на вышестоящую должность. Предложение выпить пива за чужой счет он воспринял с нескрываемой радостью, тем более, что присутственные часы уже заканчивались.
Узнав про интерес Кунцевича к его коллеге, Стричель рассказал:
– Никогда бы на Соболева не подумал! Такой правильный всегда был. На службу раньше всех приходил, позже всех уходил, его начальство нам в пример ставило, у него даже почерк был лучше всех. А тут вексель подделал! Это все из-за нее.
– Из-за кого?
– Влюбился Леонтий. Сам-то он мещанского происхождения, а полюбил дворянку. А ей что нужно – шляпки всякие, лихачи, рестораны да театры. А откуда у Леонтия деньги на все это, когда кроме службы нет никаких доходов? Вот он на подлог и пошел. Эх, до чего любовь доводит!
– А как ты думаешь, можно этого Соболева через его даму сердца найти?
– Я думаю, что можно. Она эмансипе, живет отдельно от родителей, Леонтий запросто может у нее прятаться.
– А где жительствует, не знаешь?
– Нет, адрес не скажу, где-то неподалеку, в Ротах. По прописке не ищи, она от папеньки не выписывалась, паспорта-то у нее нет. Леонтий жаловался, что дворнику приходится раз в месяц трешку давать, чтобы не донимал с пропиской. Но я могу порасспрашивать.
– Будь другом, Паша.
– Договорились. Я тебе его карточку сейчас принесу, нас начальство заставляет при приеме на службу карточку предоставлять. С почерком вообще никаких проблем – он столько бумаги исписал, выберу самую длинную. Хоть контора уже и закрыта, но сторож меня пустит, я за десять минут обернусь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Давай, Паша, а я горячего закажу, что-то проголодался. Тебе чего взять?
– Выбери на свой вкус.
Паша не обманул. Через десять минут перед Кунцевичем лежала карточка Соболева и его собственноручно писанное прошение о предоставлении краткосрочной отлучки по семейным обстоятельствам. Прошение было без даты и резолюции и, видимо, так и не было подано по начальству.
