— Воздух! — скомандовал Василий Иванович.
Люди, сани укрылись под березовыми посадками. Самолеты с гулом пронеслись над верхушками деревьев. Но не такая уж надежная маскировка — оголенные зимние березы. Не прошло и минуты, как раздался чей-то тревожный крик:
— Разворачиваются холеры!
Василий Иванович приказал быстро рассредоточиться и взять ружья на изготовку.
Прямо над дорогой летел мессершмитт. Немного правее, над полем, тяжело гудел большой транспортный самолет.
— Огонь! — скомандовал Василий Иванович и первый вскинул карабин к плечу. Дружный залп на миг заглушил грозный рев самолетов. Люди вышли на дорогу, следя за воздухом.
— Не собираться группами! — предупреждал Василий Иванович. Он не спускал глаз с самолетов.
— Есть один! — хором крикнули все, заметив черный шлейф, который распустил один из мессершмиттов.
Кто-то поспешно карабкался на обледенелую березу, чтобы удобнее было следить за самолетами.
— Готов! — крикнул он так громко и с таким волнением, что чуть не сорвался с дерева.
Но и без этого все уже видели, что одному мессершмитту больше не подняться в небо: высокий столб дыма клубился в тихом морозном воздухе.
— По коням! — скомандовал Василий Иванович.
— А может, не мешало бы посмотреть, что там сталось с ним?
— Что смотреть? Там теперь куча паленого железа. И в плен некого брать, — на такой вышине парашют бесполезен.
Чтобы избежать возможных налетов авиации, Василий Иванович приказал всем отрядам свернуть с березового тракта и податься ближе к лесу, который тянулся слева километров за пять. Там на условленном месте он встретился с Лявоном Марковичем, который вел специальный обоз из города. На санях были нагружены валенки, сапоги, телогрейки и ящики с медикаментами.
— Даже тол есть… — рапортовал Светлик. — Постарались люди, кто чем богат. От каждого завода понемножку.
— А вывезли как?
— Было бы что, всегда вывезем!
И, смеясь, Светлик рассказал, как достал даже специальные пропуска на выезд, как завязал знакомство с гражданскими городскими властями, которые обещали ему всяческую поддержку.
— Значит, удостоверение наше помогло?
— Не только помогло, больше! Власти встречали меня с распростертыми объятиями, они боятся и нос показать в наши районы и готовы целовать куда угодно каждого, кто, значит… гм… против большевиков. Это я, выходит, против! Видал ты такое дело? Я там даже с одним плюгавеньким фюрером говорил, отменной берлинской выучки. Есть там Акинчиц такой.
— А-а, о нем я еще раньше слышал, давно слышал. Он еще при Пилсудском в гитлеровских подголосках ходил. Теперь не диво будет, если в фюреры подастся.
— Я ему столько наговорил, что он от фанаберии чуть не лопнул. Прямо, говорю, ждем не дождемся, чтобы он приехал оформить нашу молодую организацию.
— Не хватил ли ты через край, Лявон? Не стоит с такими гадинами связываться. Можно попасть в западню.
— Да что там западня? Это сапог, понимаешь, обыкновенный сапог. Слепая ненависть лишила этого идиота рассудка. Да что я говорю про ненависть! Это просто бандит, аморальный тип, у которого за душой ничего нет, кроме непомерной жажды славы. Как же — вождь белорусских национал-социалистов! Фюрер! Гросс-шишка! Фюрер есть, а об армии и не слыхать! И в конце концов не что иное, как смердящий гнойник, опухоль, выросшая на дрожжах дефензивы и гестапо. Опухоль вредная, злокачественная, ибо она смердит, отравляет воздух.
— Ты правду говоришь, Лявон, такой гнойник нельзя оставить. Займемся им при случае, когда выпадет свободный час.
— Да я уже раздумывал, как произвести определенную операцию…
— Ладно. Не оставим и его без внимания. А как там наши люди поживают?
Лявон Маркович рассказал о жизни города и настроениях, о ежедневных диверсиях, о немеркнущих надеждах людей на лучшие времена, о неутихающей упорной борьбе против фашистских захватчиков.
21
Этот день принес Кубе много хлопот и тяжких испытаний. Спокойный и сравнительно уравновешенный человек, он уже с самого утра начал проявлять явные признаки столь сильного волнения, что все подчиненные не могли не догадаться: готовится что-то любопытное, возможно даже — необычайное.
Еще накануне Кубе предупредил коменданта и начальника гарнизона, чтобы все наличные воинские части были подготовлены к параду, который, возможно, состоится завтра. В полученной Кубе телеграмме из ставки Гитлера явно намекалось на события, долженствующие оказать решающее влияние на ход сражения под Москвой. Положение дел под Москвой вызывало у гитлеровского командования большую тревогу. Несколько категорических приказов по сути дела пустым звуком. И хотя газеты, радио и официальные ораторы в Берлине с барабанным боем извещали о близкой победе, но ее все не было. Зато бесконечной цепью тянулись эшелоны раненых. Их не успевали пропускать на запад. Эшелоны закупоривали станции. Ранеными были заполнены все госпитали, клиники, казармы. Под новые госпитали отвели даже заразные бараки и дома колонии душевнобольных. Этих больных поспешно вывозили за город, расстреливали или попросту забрасывали гранатами в противотанковом рве.
Все лучшие уцелевшие здания в городе были тоже отведены для раненых. А эшелоны с фронта все шли и шли. И тут, как светлый луч надежды, блеснула телеграмма из ставки. Кубе было ясно, что Япония вступает в войну. Не были известны детали, но не в них дело.
Торжественное, приподнятое настроение овладело гаулейтером. Готовясь к предстоящему приему именитых гостей, он даже лично позвонил на аэродром, спросил, как там дела. Аэродром был занесен снегом, но гаулейтера заверили, что к утру все будет в порядке.
Но утром начались непредвиденные события. Из летной части, расположенной на окраине города, поступила тревожная телефонограмма: на аэродроме творится что-то необыкновенное, телефонная связь нарушена, два мотоциклиста, посланных туда на специальных гусеничных мотоциклах, не вернулись.
Кубе поднял на ноги весь гарнизон. К аэродрому было отправлено несколько грузовиков с автоматчиками, но они вскоре примчались обратно, обстрелянные сильным пулеметным огнем. Некоторые офицеры уверяли, что по ним даже стреляли из пушек. Сам Кубе, выехавший за город на легковой машине, грубо выругал этих офицеров, назвав их трусами:
— Вам приснились, видно, все эти выстрелы. На аэродроме занимаются учебной стрельбой, а вам черт знает что померещилось!
— Не учебная стрельба, господин гаулейтер, а партизаны, — робко проговорил лейтенант переднего грузовика.
— Что, что? — вскипел разгневанный Кубе.
— Аэродром захвачен партизанами.
— Вы думаете, о чем говорите? Вы хотите, чтобы я приказал вас расстрелять как паникера? Партизаны под Минском? Надо потерять последние остатки рассудка, чтобы болтать подобное.
И тут невольно оборвал на полуслове свою речь гаулейтер. Гулкое эхо нескольких мощных взрывов прокатилось над снежным полем. Все посмотрели в сторону аэродрома, до которого было отсюда километров восемь-девять. Там поднимались густые черные тучи дыма. Один за другим доносились ослабевавшие взрывы. От аэродрома примчались двое конных разведчиков. Спешились, доложили старшему офицеру:
— На аэродроме горят самолеты.
— Чорт знает что творится! — пробормотал Кубе и набросился на начальника гарнизона, сухонького генерала, ехавшего с ним вместе в машине: — А вы чего ждете? Безотлагательно принимайте меры. Танки, конных жандармов, полицию, броневики… Всех, всех незамедлительно туда! Поймать! Перестрелять! Повесить!
— Танков у нас нет, господин гаулейтер, а броневики по такой дороге не пройдут.
— Я не спрашиваю у вас, господин генерал, что пройдет и что не пройдет. Чтобы через полчаса аэродром был в полном порядке, иначе… иначе я заставлю вас лично ползти по этой дороге.
— Слушаю, господин гаулейтер… все наличные силы я сейчас же посылаю туда. — Генерал занялся приказами, распоряжениями начальникам отдельных частей, руководителям войск, жандармерии и полиции.
В это время из города подъехала еще одна машина. Из нее вышел один из руководителей комиссариата. Он почтительно отозвал в сторону Кубе, вполголоса доложил ему:
— В городе, господин гаулейтер, не совсем спокойно. Только что произошло несколько крупных диверсий: на хлебозаводе, в ремонтных мастерских, на электростанции вокзала. В одной из казарм имеются убитые и раненые солдаты…
У Кубе потемнело лицо, с минуту он упорно молчал. Потом позвал генерала:
— Не забывайте и о городе.
— Я не понимаю вас, господин гаулейтер.
— Город, говорю, не оставляйте без охраны, туда… — кивнул он в сторону аэродрома, — не надо посылать всех…
