И все увидели, как человек, который всегда, даже в пьяном чаду, был твердым, суровым, сейчас как-то обмяк и торопливо вытер рукой покрасневшие глаза. И лицо его опять стало строгим, жестким. И тихо-тихо он произнес:
— Об этом вот и прошу вас, товарищи!
И несколько голосов не в лад заговорили:
— Пускай воюет Байсак! Он наш! Он советский человек! Он знает, где печенка у фашистов… Простите ему ошибки!
Бохан улыбнулся, попросил успокоиться:
— Ваши пожелания мы учтем, товарищи! А теперь за дело. По приказу партизанского штаба объявляю ваш отряд расформированным. Кто хочет воевать, мы зачислим в другие отряды. А кто хочет на печь, может итти на все четыре стороны, нам лодыри не нужны. Да и каждый лодырь сейчас — опасный для народа человек…
— Да что вы, товарищ, нет у нас таких людей, чтобы про какие-то печи думали. Все как один пойдем с вами.
— Ну ладно, в таком случае — в дорогу!
Немного спустя небольшой отряд Байсака ушел из деревни под командованием бригадного комиссара Андреева. Бохан со своими людьми остался в деревне, чтобы собрать жителей, потолковать с ними о последних событиях.
18
Всю ночь валил снег.
Ехали глухими дорогами. Вперед, прокладывать путь пускали самых сильных и выносливых коней, часто сменяли их. Далеко впереди и параллельными дорогами неугомонно сновали разведчики.
Стряхивая с шайки липучий мокрый снег, Василий Иванович буркнул в темень ночи:
— По такой дороге особенно не разгонишься. Как бы нам не опоздать, Гудима?
— Времени хватит, нет еще полуночи. А дорога в самый раз. Никакой машине по ней теперь не пробраться.
— Не думаешь ли ты случайно, что нам придется убегать от немцев?
— А зачем мне об этом думать? Просто говорю, что дорога трудноватая, а для немца она еще тяжелее.
В сумраке ночи слышно было пофыркивание коней да изредка кто-нибудь приглушенным голосом покрикивал на коня, который сбивался с проторенной дороги и выше колен погружался в глубокий податливый снег. Подчас какой-нибудь конь оступался, скользил, глухо постукивали оглобли саней.
На место прибыли во-время. Основные силы разместились на опушке леса. Загодя высланный вперед конный разъезд перерезал телефонные провода, соединявшие аэродром с городом, до которого было километров пятнадцать. Недостроенный еще перед войной аэродром находился на широком просторном поле. В двух небольших постройках были размещены немецкая электростанция и пункт радиосвязи. Летчики, приезжавшие обычно из города, свободное от полетов время проводили в объемистом бункере, в котором помещались часовые и зенитчики. Неподалеку, в другом бункере, была команда аэродромного обслуживания.
В каком-нибудь километре от аэродрома находилась деревня, километра за три другая. Их сразу блокировали, чтобы до начала операции какой-нибудь немецкий лазутчик не предупредил гитлеровцев об угрожающей им опасности.
Разгром аэродрома намечался перед самым рассветом. Василий Иванович остановился в ближайшей к аэродрому деревне и сейчас давал последние указания командирам отдельных групп, уточнял с ними детали операции. Лейтенант Комаров все убеждал пустить сначала его с небольшой группой бойцов:
— Я сразу такую панику на гитлеровцев нагоню, что они бросятся наутек, тогда берите их готовенькими.
— Не забывай, товарищ Комаров, что у них несколько зенитных пулеметов, есть и обыкновенные. Учтите оружие на самолетах. Учтите бункеры. И вообще вооружены гитлеровцы до зубов. Наконец, они могут по радио попросить неотложную помощь из Минска. В излишнем риске нет никакой нужды.
— А элемент неожиданности, товарищ командир?
— Выполняйте приказ, лейтенант! Неразумный риск я не разрешу даже вам, — уже официально ответил ему Василий Иванович.
Он отдал уже все распоряжения, когда в хату ввели троих полицаев и старого крестьянина.
— Где вы их взяли? — спросил Василий Иванович у конвоиров.
— Они к старосте пробирались. Мы и его заодно прихватили.
— Староста? — коротко спросил старика Василий Иванович.
— Выходит, что так, товарищ командир.
— Нашелся мне товарищ!
— А это как вам угодно, но и паном вас называть не собираюсь, — спокойно ответил старик, не сводя глаз с Василия Ивановича.
Гудима шепнул что-то на ухо Василию Ивановичу, затем приказал вывести полицаев.
И когда их вывели, Василий Иванович крепко пожал руку старику, попросил его сесть…
— Вы уж простите мне мою резкость, или, скорее, невежливость, не знал я.
— А что тут прощать, Василий Иванович, дело у вас большое, много разных хлопот, чтобы про каждого человека помнить, да еще про какого-то там старосту, немецкого прислужника… — и в голосе старика прозвучала ирония.
— Нет-нет, Севастьян Язепович, мы про каждого советского человека помним, не забываем. Где ж это видано, чтобы забыть лучшего бригадира.
Перед Соколовым сидел бывший бригадир одного из лучших пригородных колхозов. Об этом и шепнул ему Гудима, добавив при этом, что Севастьян пошел в старосты по просьбе партизан.
— Видно, хлопотное дело у вас, Севастьян Язепович.
— Хлопот хватает, Василий Иванович. Между двух огней сижу. Не каждому из наших людей скажешь, что к чему, какой я, с позволения сказать, староста. И выкручиваться частенько приходится, чтобы избежать неприятностей. Но не об этом речь. Надоело все. Что ни день, то приказ за приказом. Вот эти бобики тоже явились с приказом, чтобы я выставил поутру сто человек на аэродром. Снегом занесло, второй день самолеты стоят. А где я им сотню людей наберу, — что я им, детей или стариков погоню?
— Сто человек, говорите? — переспросил Василий Иванович, думая о чем-то своем.
— Да, сто человек. И из другой деревни столько же. Вот и приказ от коменданта… — старик вытащил из кармана измятую бумагу.
— Сами водите на аэродром людей?
— Зачем? Полицаи обычно водят.
— В котором часу приказано доставить людей на аэродром?
— Еще затемно, к восьми часам утра.
Василий Иванович посмотрел на часы, было пять часов ночи. Перевел глаза на Комарова, мягко улыбнулся ему:
— Придется удовлетворить твою просьбу, лейтенант, только в план твой вносим некоторые поправки.
— Готов выполнить любое задание! — Лицо Комарова вспыхнуло такой улыбкой, которая, казалось, осветила все углы хаты.
Вскоре был изменен весь план операции, и самое начало ее перенесено на два часа позже.
Еще струился над полем ночной сумрак, как по дороге к аэродрому потянулась колонна людей с железными и деревянными лопатами на плечах.
Ехало несколько саней с большими плетенными из лозы коробами, предназначенными для вывозки снега. Чем ближе подходили люди к аэродрому, тем больше суетились полицаи, которые то подгоняли идущих, то громко выкрикивали команды, наводя порядок в колонне.
Немецкий часовой, стоявший у входа на аэродром, еще издалека окликнув колонну, приказал остановиться. Из ближайшего домика вышел офицер с двумя солдатами. Они направились к колонне. Офицер спросил пароль, взял у полицая путевку. Солдаты прошли вдоль колонны, подсчитали ряды. Когда они отрапортовали офицеру, его лицо на минуту словно просветлело:
— О, хорошо, хорошо, надо работать, хорошо работать!
И тут же сердито набросился на полицая;
— Кто вам разрешил опоздать на пять минут?
— Дорога тяжелая, пан офицер, всюду замело снегом!
— Что снег? Что снег? Ну, не медлить, айда на работу! Да пошевеливайтесь, лодыри!
Глаза полицая на мгновение сверкнули огнем. Лицо его посуровело, и пальцы сжались в кулак. Но это длилось только один момент. Огонь в его глазах так же быстро угас, и самым обычным голосом полицай отдал команду:
— Колонна, шагом арш!
Люди двинулись вперед. В такт их шагам часто-часто билось сердце. Впереди, из сумрака, выступали серебристые силуэты бомбардировщиков. Правее, выстроившись в ровную шеренгу, стояла эскадрилья истребителей. По самые крылья самолеты увязли в высоких снежных сугробах.
Тишину морозного утра нарушали только осипшие, должно быть, от крепкого мороза, голоса немецких солдат, разводивших людей на разные участки. Несколько сонных голосов послышались около бункеров и площадок зенитных установок и пулеметных гнезд. Узнав в чем дело, сонные голоса затихли.
— Работать, работать! — покрикивал офицер. — Чтобы весь этот снег… фюит… Чтоб его как ветром сдуло.
— Постараемся, пан офицер, все сдунем, до пылинки, до соринки! — уверял следовавший за ним вертлявый полицай.
— Так-так, старайтесь! — Офицер пошел к домику, в котором помещалась аэродромная радиостанция. Но дойти туда ему не удалось. Еще одно мгновение видел он, как все — и сумрачное небо, и ближайшие строения, и белый снег — вдруг озарилось зеленым светом. Он еще заметил, как из окон домика радиостанции со страшным взрывом вырвались языки багряно-желтого пламени. Больше он ничего не увидел и не услышал, ибо лежал уже, уткнувшись лицом в снег, и кто-то торопливо отстегивал у него кобуру с парабеллумом.
