Он пришел сюда один, вооруженный лишь бесполезным клочком бумаги, и победил генерала в окружении его бригады. Старбак мог бы высокомерно расхохотаться от этого успеха. Он был солдатом, разговаривающим с могущественным врагом, и он побеждал.
— Пойдем поговорим, — сказал Старбаку Адам, развернувшись к выходу из шатра.
— Адам? — окликнул его отец.
— Потом, отец, потом. Сначала мы с Натом должны поговорить! — произнес Адам, выходя на солнечный свет.
Старбак улыбнулся.
— Приятно снова быть в рядах Легиона, генерал.
На секунду Старбак подумал, что Вашингтон Фалконер собирается расстегнуть кобуру и вытащить револьвер, но потом тот повернулся и неровной походкой вышел из палатки.
Старбак последовал за ним. Генерал и Свинерд удалялись, а с ними рассеялась и кучка любопытных, собравшихся подслушать разговор внутри шатра. Адам схватил Старбака за руку.
— Пошли, — сказал он.
— Ты не хочешь разговаривать здесь?
— Мы прогуляемся, — настаивал Адам, потащив Старбака через кружок озадаченных и молчаливых офицеров.
Они пересекли поле и взобрались на вершину лесистого холма, где росли церцисы и грабы. Церцисы были в цвету и покрыты великолепным розовым облаком. Адам остановился у поваленного дерева и повернулся, чтобы взглянуть поверх лагеря на далекий город.
— И что тебе известно? — спросил он Старбака.
— Думаю, практически всё, — ответил тот. Он закурил сигару и сел на поваленное дерево, наблюдая за далеким следом от паровозного дыма. Он решил, что поезд везет раненых в Ричмонд, новые тела для палат госпиталя на холме Чимборасо или покрытых цветами могил на кладбище Голливуд.
— Понимаешь, я хочу, чтобы война закончилась, — нарушил тишину Адам.
— Я ошибался, Нат, всё время ошибался. Мне не следовало надевать военную форму, никогда. Это была моя ошибка, — он был растерян, чувствовал себя неуверенно и нервничал из-за молчания Старбака.
— Я не верю в войну, — с вызовом продолжал Адам. — Я считаю ее грехом.
— Но не грехом, в котором одинаково повинны обе стороны?
— Нет, — ответил Адам. — Север морально прав. А мы неправы. Разве ты этого не видишь? Уверен, что ты это понимаешь.
Вместо ответа Старбак вытащил из кармана промасленный пакет и развернул его. Пока он возился с плотно стянутой вощёной хлопчатобумажной тканью, он рассказал Адаму, что одно из его писем перехватили при аресте Уэбстера, и как власти подозревали, что автором письма является Старбак, и как после того, как он вытерпел жестокие пытки, его послали через линию фронта, чтобы загнать в мышеловку настоящего предателя.
— Меня послал один очень страшный человек из Ричмонда, Адам. Он хотел выяснить, кто написал это письмо, но я-то знал, что это ты. Или догадался, — Старбак вытащил плотно сложенный листок бумаги из промасленного пакета.
— Я должен был отнести это обратно в Ричмонд. Это то доказательство, которое им необходимо. В нем тебя называют шпионом.
В письме не содержалось ничего подобного, это был просто список вопросов, который состряпали Пинкертон с Макклеланом до того, как генерал слёг с лихорадкой Чикахомини, но внизу письма имелся круглый чернильный оттиск штампа, гласивший: «Запечатано по приказу главы Секретной службы Потомакской армии», — Старбак позволил Адаму разглядеть печать, прежде чем сложил письмо в аккуратный квадратик.
Адам был слишком напуган наглым утверждением Старбака, что бумага содержала доказательство его вины. Он заметил печать и тщательные меры предосторожности, предпринятые, чтобы защитить письмо от влаги, и всё это послужило для него достаточным доказательством.
Он и понятия не имел, что всё это было блефом, что бумага никак не могла бы его обвинить, а тот страшный человек из Ричмонда, которого упомянул Старбак, лежал с белым лицом в гробу. Старбак, по правде говоря, имел на руках дрянные карты, но Адам чувствовал себя слишком виновным, чтобы раскусить блеф своего друга.
— И как ты поступишь? — спросил Адам.
— Чего я точно не буду делать, — ответил Старбак, — так это не пойду к тому страшному человеку в Ричмонде и не отдам ему письмо.
Он поместил сложенную бумагу в нагрудный карман рядом с библией.
— А ты, — предложил Старбак Адаму, — можешь прямо сейчас меня пристрелить. Тогда ты возьмешь письмо, и никто не узнает, что ты предатель.
— Я не предатель! — возмутился Адам. — Боже мой, Нат, всего год назад это была единая страна! Мы с тобой снимали шляпы перед одним флагом, вместе отмечали Четвертое июля, и слезы выступали у нас на глазах при звуках «Знамени, усыпанного звёздами»[61]. Как же я могу быть предателем, если я лишь борюсь за то, что меня приучили любить?
— Потому что если бы тебе удалось сделать то, что ты хотел, — ответил Старбак, — погибли бы твои же друзья.
— Но лишь немногие! — протестующе воскликнул Адам. В его глазах стояли слезы, и он отвернулся, осматривая зеленые поля перед шпилями и темными крышами Ричмонда. — Разве ты не понимаешь, Нат? Чем дольше длится война, тем больше будет смертей?
— Так ты собирался покончить с ней собственноручно?
Адам расслышал презрение.
— Я собирался поступить правильно, Нат. Ты помнишь, как ты сам пытался понять, как поступить правильно? Когда молился вместе со мной? Когда читал библию? Когда исполнять Господню волю было гораздо важнее, чем что-либо еще на земле? Что с тобой случилось, Бога ради?
Старбак поднял глаза на своего разгневанного друга.
— Я нашел дело своей жизни, — ответил он.
— Дело твоей жизни! — фыркнул Адам. — Юг? Дикси? Ты даже не знаешь Юг! Ты за всю жизнь не забирался южнее причала Рокетт! Ты видел рисовые поля Южной Каролины? Плантации в дельте?
Гнев Адама был яростным и красноречивым.
— Если хочешь узнать, как выглядит ад на земле, Нат, то отправься в путешествие, чтобы посмотреть на то, что ты защищаешь. Поезжай вниз по реке, Нат, послушай звуки хлыста и посмотри на кровь, понаблюдай за детьми, которых насилуют! Вот тогда вернешься и расскажешь мне про дело своей жизни.
— Так вот в чем твои моральные побуждения? — Старбак попытался вновь получить преимущество в споре. — Ты думаешь, что выиграв эту войну, Север осчастливит рабов? Думаешь, что с ними будут лучше обращаться, чем с бедняками на северных фабриках? Ты бывал в Массачусетсе, Адам, видел фабрики в Лоуэлле. Это твой новый Иерусалим?
Адам устало покачал головой.
— Америка спорила на эту тему тысячу раз, Нат, а потом у нас были выборы, и мы решили спор в ящиках для голосования, и именно Юг не принял этого решения, — он вытянул руки, словно желая показать, что не хочет больше выслушивать этот старый и бесцельный спор. — Дело моей жизни — это поступать правильно, вот и всё.
— И обманывать отца? — спросил Старбак. — Ты помнишь прошлое лето? В округе Фалконер? Ты спросил меня, как я могу бояться собственного отца и не бояться сражения. Так почему же ты не расскажешь отцу о том, во что веришь?
— Потому что это разобьет ему сердце, — просто признался Адам. Он замолчал, вглядываясь на север, где в зелени пейзажа поблескивала излучина реки Чикахомини.
— Понимаешь, я думал, что смогу оседлать обеих лошадей, смогу служить и своей стране, и штату, и что если война закончится быстро, отец никогда не узнает, что я предал одну из сторон ради другой, — он сделал паузу. — И это по-прежнему возможно. Макклелану нужно просто посильнее надавить.
— Макклелан не может надавить. Он просто напыщенный индюк. Может только надуваться от гордости, но в драку не полезет. А кроме того, он считает, что у нас численное преимущество. Я сам был тому свидетелем.
Адам моргнул, услышав тон Старбака, но долго не отвечал, а потом вздохнул.
— Джеймс меня выдал?
— Никто тебя не выдавал. Я сам всё понял.
— Умница Нат, — печально произнес Адам. — Голова набекрень, но умница.
— Как поступит твой отец, узнав, что ты предал дело Юга? — поинтересовался Старбак.
Адам взглянул на него.
— Ты собираешься ему рассказать? Ты уже почти это сделал и теперь скажешь всё остальное, да?
Старбак покачал головой.
— Что я собираюсь сделать, так это спуститься к тем палаткам, найти Дятла Бёрда и сказать ему, что я вернулся, чтобы служить капитаном одиннадцатой роты. Вот и всё, что я собираюсь сделать, если только кто-нибудь снова не выпихнет меня из Легиона, а в таком случае я отправлюсь в Ричмонд и найду малоприятного, но умного старика и предоставлю ему заниматься всем этим.
Адам нахмурился в ответ на эту угрозу.
— Почему? — спросил он после паузы.
— Потому что это то, что у меня хорошо получается. Я понял, что хочу быть военным.
— В бригаде моего отца? Он тебя ненавидит! Почему бы тебе не вступить в другой полк?
