Ребята пересекли Правобережную Поляну, бегом спустились к реке, в два счёта одолели мост через Малгуз и ближней тропой, сбавив ход (не по своей воле, а из-за крутизны подъёма), направились к грибу, в котором жил Зусуз. И весь этот путь они проделали молчком, несмотря на то, что Фелклефу так не терпелось рассказать, а Маламу с Гройоргом – разузнать.
Зусуз, заметив их в окно, тотчас спустился и подождал у своего гриба. Не худющий, не круглый, не квадратный – ничего такого в нём не было. А был он какой-то… какой-то не такой. Сразу, при первой же встрече с ним, да и при второй, и при третьей тоже, бросалась в глаза какая-то нескладность в его лице, что-то в нём было не так, словно одно (глаза ли, нос, рот, скулы, лоб, подбородок) не подходило к другому (к глазам ли, носу, рту…) или, может быть, находилось не там, где должно было бы находиться. Но что именно в его лице стоило бы передвинуть или изменить, а может быть, даже заменить, сказать никто бы не взялся. С голосом Зусуза природа тоже сотворила непонятность. Голос его являл собою какую-то особую силу, не ту, из-за которой, не задумываясь, можно сказать: «громкий голос», «зычный», «мощный». Нет, это была другая сила. Передавалась она, конечно, через тембр голоса, через краски его, но происходила, рождалась… как рождаются гром и молния, при столкновении. Невидимое столкновение происходило в душе Зусуза, и оттого голос его был сродни грому небесному, и проявлялось это, когда мальчик не на шутку сердился. И оторопь брала тех, кто в эти мгновения находился рядом с ним… Ещё Зусуз отличался приметливостью, и, пожалуй, лишь Малам мог посоперничать с ним в этой цепкости, в этой хватке глаза и уха… и ещё чего-то.
– Зусуз, Зусуз!.. у Фелклефа такая новость, что на месте сгинешь, – опередил всех Гройорг.
– Откуда ты знаешь?! – возмутившись, придрался Фелклеф.
– Откуда-откуда? Оттуда! Я и не говорил, что знаю!
– Ну и не говори тогда, коли не знаешь!
– А ты говори, а то лопнешь, в себе держать! – заступился за Гройорга, не за Гройорга даже, а за до сих пор не утолённое любопытство Малам.
– А я и говорю. Знаете, кто сейчас у отца в трактире сидит?..
Три открытых рта оставались беззвучно-открытыми. Фелклеф, безотчётно поддразнив и своих друзей, и себя паузой, продолжил:
– Болоб утром на лодке привёз и сразу к отцу.
– Чужака! – выкрикнул Гройорг.
– Чужака? – обернул вопросом нетерпение Гройорга Малам.
– Чужак чужаку рознь, – подметил на это Зусуз и, ковырнув взглядом глаз хранителя новости, добавил: – Верно, Фелклеф?
– Если бы не верно! Ещё как верно! Такого во всём Прималгузье не видывал никто. На нём серебристый плащ, синяя рубаха, серые штаны сплошь в карманах и чёрные сапоги с голенищами, стянутыми крест-накрест бечёвкой.
– На ком «на нём»? – торопил Гройорг главный ответ.
– На том, кого отец за стол усадил и кому кушанья подал.
– Кого же он усадил-то?.. кому подал? – справедливо не унимался Гройорг.
– В тебе вопросов больше, чем в моём рагу кусочков крольчатины!
– Пока что всего один. Сидел-глядел, да так и не углядел!
– Полагаю, за тем столом человек сидит, коли на нём штаны да сапоги, – подвёл логику Малам.
– Если бы! – возразил Фелклеф. – Оттого не знаю, как сказать, что никогда прежде не встречал этаких людей. Роста высокого, выше высокого на две головы. Во всём Прималгузье таких не сыщешь.
– Ты сам дылда, каких не сыщешь, – больше поддел, чем возразил Гройорг.
– Да разве ж рост его мешает мне признать в нём человека?
– Он говорил? – спросил Зусуз и добавил: – Если говорил, то человек.
– Разговаривал с отцом совсем как человек. За кушанья благодарил, когда отец подал (отец ему сам подал). За комнату тоже (отец ему комнату предложил).
– Вот уж сдерёт с серебристого плаща! – сообразил Гройорг.
– Ничего не возьмёт с путника, – сказал Малам.
– Не возьмёт с него, чтобы взять за него, – прикинул Зусуз.
– Как это не возьмёт, да возьмёт? – озадачился Гройорг.
– Тебе охота на него посмотреть? – спросил его Зусуз.
– А то.
– И Маламу охота. И я не прочь. Дошло?
– А то.
– Отец не дурак: выгоду свою знает. Чужака удержать надо, а значит, умаслить, не то в другой трактир подастся. Комнату за так, стол даром – и он наш.
– Ни одной лисички не возьмёт? – не поверил Гройорг.
– Как бы не так! Возьмёт Блолб свои монеты, только не с серебристого плаща, а с тех, кто глазеть на него придёт, – пояснил задумку трактирщика Зусуз.
– Ловко, – заключил Гройорг.
– Болоб – молодчина: бросил удить ради чужака – на крючок его подцепил. Я бы не смекнул, – похвастался удачей брата Фелклеф.
– Что же в чужаке такого, чтобы рыбалку ради него бросать да выгоду свою наперёд углядеть? – вернул всех к началу Малам.
– Признавайся! – вторил ему Гройорг без лишних слов.
– А я не сказал?! – с гримасой удивления (будто взаправдашнего) спросил Фелклеф и, получив в ответ однозначные взгляды, стал рассказывать: – Я сажусь за стол – съесть своё рагу. И вдруг… прямо перед собой, через два стола, вижу… я глазам своим не поверил… вижу… бьюсь об заклад, он выточен из огромного куска застывшей смолы, из такого куска, коего никто никогда не видывал.
– Ты же сказал, он в рубахе и плаще, – заметил Зусуз.
– Что ты придираешься, как Гройорг?! Я так рассказывать брошу. Что он из смолы, по его лицу видно… и по шее, и по рукам. Да весь он такой! Говорю, весь!
– Уже сказал, – не преминул выпятить себя Гройорг, коли его помянули упрёком.
– А про глаза сказал? – обидчиво возразил Фелклеф. – А про волосы сказал?
– Ну! – не терпелось услышать про глаза и волосы чужака Маламу.
– Ну! – двум другим тоже.
– У него глаза не глаза, однако ж будто живые: он смотрит ими.
– Он смотрел на тебя? – спросил Зусуз.
– А ты как думал? Стал бы я говорить. Они выточены из смолы, а он ими смотрит. Это как вам?.. человек или не человек? А вместо волос – тонкие длинные нити застывшей смолы. И борода, и усы – смола и больше ничего. Видели бы вы его бороду и усы!
…Первым забрался по лестнице и просунул голову через открытый люк внутрь трактира Гройорг. Через несколько мгновений голова его вернулась наружу.
– Серебристый плащ здесь, – прошептал он. – Поднимайтесь.
Оказавшись в столовой, четверо друзей заняли «свой», всегдашний, столик. Фелклеф уступил три выгодных места гостям (он-то всё-таки сын хозяина и к тому же уже лицезрел того, ради кого они пришли сюда): им не придётся поворачиваться назад, чтобы увидеть чужака. Самое выгодное досталось Маламу: ему не нужно будет вертеть головой вовсе… Он и воскликнул (шёпотом) первый:
– Янтарный старец!
– Янтарный старец! – повторил за ним Зусуз, который всегда и на всё имел своё мнение.
Глаза Гройорга, устремлённые на чужака, при этих словах тоже заблестели янтарно, как будто янтаря за тем столиком было больше, чем серебра.
– Вот те раз! – помотал он головой.
– Что я вам говорил?! И теперь скажите мне, человек он или не человек, – прошептал Фелклеф.
– Не человек, – сразу сказал Гройорг и пояснил: – Так не бывает, чтобы кусок смолы человеком обернулся… Или бывает?
– Ответ не снаружи, а внутри, – высказал догадку, ещё не заглянувшую внутрь, Малам.
– Он не родился человеком, – сказал Зусуз.
– А кем же он родился, если в трактире сидит, ест и пьёт? – воспротивился нелогичной логике сын трактирщика, хотя сам пребывал в немалом сомнении.
– Он вообще не родился, – уверенность слышалась в голосе Зусуза.
На это утверждение Гройорг хрипливо засмеялся.
– Верно, Зусуз. Я об этом не подумал, – согласился Малам.
– Я тоже, – весело сказал Гройорг.
– Он смотрит на нас, будто о чём-то спросить хочет.
Глаз Малама не ошибся: чужак приподнял руку и поманил ребят пальцем.
– Ну всё, отец мне сегодня задаст, – прошептал, подавшись вперёд, Фелклеф. – Не надо было пялиться.
– Вид у него серьёзный, и палка серьёзная к стулу приставлена, – насторожившись, сказал Гройорг и на всякий случай проверил рукой то, что всегда покоилось в кожаном чехле у него за спиной. Это была простая дубовая дубинка, предназначенная для защиты от хунгов. (Трое его друзей для этой цели имели заострённые с одного конца палки, но брали их с собой в тех случаях, когда отдалялись от жилищ. Такие палки были почти у всех жителей Прималгузья. Гройорг же лучше управлялся с дубинкой).
Малам и Зусуз переглянулись и, ничего не говоря, встали и шагнули в направлении чужака, не сводившего с них глаз.
