Ночь прошла спокойно, даже никого не убила, вот только поляны найти не смогла, как не старалась. И день весь потратила на поиски и совсем было отчаялась, как под самый вечер, наткнулась на большую поляну, которая не пахла едой, как первые, а источала привычный для полян аромат, благоухая цветами и травами, но и на ней Райс почувствовала спокойствие и защищённость, пощипывание мочки уха, чесотку носа и поверив в свои ощущения, приняла решение о ночлежки на ней.
Костра не разводила. Догрызла остатки кабаньей ноги и завернувшись в рваный тулуп, по надеясь на удачу, уснула.
Утром, действительно, проснулась без волчьей грызни, но со знакомым чувством тревоги и поляна, вроде, не так пахла, как с вечера. Только на этот раз, спешить не стала. Решила спокойно подлечить ногу, а затем уж, и на поиски следующей поляны подаваться.
Настроилась на лечение и нежно поглаживая заживающую лодыжку, подумала про себя, вот бы научиться находить эти поляны по запаху из далека, а не бегать по всему лесу, высунув язык. Первую поляну, нашла случайно. Вторую, спустя ночь. Третью — день, а следующую сколько искать будет? «А ведь «нервная плеть» водная», — думала она, продолжая поглаживать «лечебкой» ногу, — «а вода — стихия колдовская. Ведь, как-то с помощью неё можно определять эти поляны на удалении, чтоб не искать на ощупь? Вот так бы взять и пронюхать всё на расстоянии».
И с этими мыслями, Райс, действительно, взяла и начала воображать, как бы это она сделала и тут же, не успев далеко углубиться в лес в своём воображении, явственно ощутила запах яичной каши, и от неожиданности, даже врезала себе по ноге «плетью», от чего взвизгнула, почесалась и вместо того, чтобы перепроверить открытие, схватила котомку и со всех ног пустилась в том направлении, откуда ей померещился запах.
Визг, вопли, и скаканья по новой поляне, забыв про больную ногу, разогнало всю живность в округе. Счастью её было беспредельно. Она не только поняла, как определять по запаху правильное место для ночлежки, но и как находить их на расстоянии. Там же, на вновь открытой поляне, включив «лечебку», пронюхала всё вокруг и определила, аж шесть таких мест, до которых смогла дотянуться и этого, ей с лихвой хватало для завершения круга.
Царская дочь ожила, перестала быть дикой, занялась волосами и лицом, руками и вообще, телом, но на третьей, по счёту от этой поляне, решила всё вернуть в зад, решив на радостях, устроить представление для встречающих Терема. Она им покажет дикарку озверевшую, она ещё вернёт Мокрой её «Хе-хе»…
К Терему из леса вышло что-то неописуемое. Грязное, оборванное, босиком на одну ногу, из-за пакли замусоренных волос, торчащих дыбом в разные стороны, просматривалось уродливое, непонятно в чём вымазанное, не то лицо, не то морда звериная.
Одна рука, дрожа упиралась на длинную палку, как на посох, на котором были развешаны звериные черепа, притом плохо обработанные, с кусками мяса, в основном беличьи, так как их было проще всего «охотить», вторая рука, превратилась в чёрную культяпку, с длинными острыми когтями, вместо пальцев. Райс, пол дня потратила, вылепливая это произведение из глины и высушивая над углями.
Вся шея и обрывки рубахи, что виднелась из-под отворота остатков тулупа, была красная от крови, притом настоящей, правда, беличьей. Шагало это всё, медленно завывая себе под нос, заранее зародив «дрожь земли» в голове, чтоб птицы во круге замолкли, а прочая живность, попряталась. Страшная и мрачная, она надвигалась на ворота, в которых выстроился комитет по встрече.
Ещё не дойдя до ворот, но различая встречающих, Райс с удивлением и трепетным восторгом, увидела среди Матёрых, к которым пристроилась вся белая и чистая Апити, издали напоминая четвёртую Матерь Терема и девок теремных, сгрудившихся вокруг, свою древнюю, при-древнюю «подругу» Шахрана, в своих вечно широких штанах и таком же безразмерном балахоне с рукавами. Это так обрадовало царскую дочь и вместе с тем, подхлестнуло её на более широкомасштабное представление.
Лесное чудовище, доковыляло до линии ворот и остановилось, грозно утробно зарычав. Где-то, неожиданно, в стороне двора, жалобно заскулила одна из теремных собак, что придало ещё большую жуть происходящему.
Матёрые стояли напряжённые, ухватившись за посохи обоими руками. Шахран выглядел несколько странно, как будто тужился или уже в штаны наложил, но тут, всё испортила эта дрянь Апити. Она сначала несколько раз буркнула, будто её тошнит и вот-вот вырвет, а потом, как залилась истеричным хохотом, хватаясь за живот и чуть ли, не падая на землю. Смех её был такой заразный, что Райс не выдержала:
— Ах ты дрянь, белобрысая! Всё испортила!
И с этими словами, залепила подруге «плетью» по заднице. Та взвизгнула, хватаясь за обожжённое место, но хохотать не перестала, лишь заверещав, сначала, спряталась за Матёрых, с которых можно было картины писать, рисуя ужас иного мира, а затем, всё так же звонко заливаясь и повизгивая, пустилась прятаться в Терем.
— Вот, дрянь, — прокричала ей вслед молодуха, — всю красоту момента испортила и бросив палку и перестав хромать, подошла к вековухам, продолжая, — ну, что бабаньки, обмочились, — и посмотрев на перепуганную Мокрую, добавила, передразнивая её, — хе-хе. Ну, как, так, можно, Мать Медведица, я эту красоту, целых два дня наводила, а эта дрянь, всё испортила. Поймаю, убью.
— Тфу, — сплюнула Матёрая в ответ, — чё ж ты творишь, дура рыжая, мы ж бабы вековые, немощны, можем ведь и к предкам так отправиться.
Тут она замахнулась на молодуху посохом, потом передумала и грозно скомандовала:
— А ну, быстро в баню отмываться, дура нечёсаная. Устроила тут. Троица, когда ж мы от тебя избавимся то…
В баню Райс сопроводили теремные девченята. Раздели, как царицу и принялись отмывать, да, мусор из волос выуживать, на что царская дочь, ни капельки не возражала.
А затем, в помывочную, ворвалась визжащая Апити, в чём мать родила и кинулась мокрой подруге на шею обниматься. Радости её не было придела. Райс, по простоте душевной, подумала это она радуется за неё, но когда эта гадина кончила обниматься и начала хвастать своим новым узором, то поняла — это она дрянь, за себя радуется.
По всему телу Апити, сверкал в отблесках масляных ламп, рисунок, чётко прослеживаемых линий, переливающихся от небесно-лазоревого, через цвет морской волны, в изумрудно зелёный. Эта гадина, перед Райс хвасталась, но молодуха, тут же поймала себя на мысли, что завидует ей, но как-то по белому, тоже радуясь за подругу. Они опять обнялись и Райс, вдруг, горько зарыдала, жалея себя, резко вспомнив обглоданные руки и ноги, последнего времени. Но жалела она себя не долго.
— Ладно, хватит, — утирая слёзы проговорила Райс, — после бани пойдём ко мне, лясы поточим. С Шахраном познакомилась?
— Ну, так, в общих чертах, — как-то не уверенно ответила Апити.
— А не знаешь, что он тут делает?
— Знаю, — грустно ответила подруга, — его твоя мама прислала.
— Зачем? — удивилась Райс, которой в это время пытались расчесать рыжие патлы, сбитые в несколько комков и от старания девок, она даже зашипела.
— Тебя забрать, — грустно поникла головой Апити.
— Как забрать? У нас же с тобой ещё круг?
В ответ Апити только пожала плечиками, мол, не знаю, не спрашивай.
— Врёшь ты всё, — неожиданно резко бросила ей Райс, — с таким рисунком, ты должна теперь знать всё.
Но Апити не успела ничего сказать в ответ, потому что дверь распахнулась и в баню вошли три голых Матёрых вековухи! Без рубах, но все три, при посохах. Девки, мывшие Райс, замерли и как по команде, торопливо покинули баню, оставив героинь, наедине с Матерями Терема. Райс поднялась с лавки с выпученными глазами. Явление было, действительно, из рук вон выходящее. Такого, не было никогда.
Матёрые прошли внутрь и уселись на скамьи. Сели и молча, с какой-то грустью и печалью, стали разглядывать обоих девок, которые помешкав, тоже присели.
— Что? — вскинулась Райс, уже успев подумать о плохом и столь же быстро выпустив слёзы, — меня домой отравляют? А как же девятый?
