— Эй, пацаны, — весело обратился Асаргад к мальчикам, — старший, есть тут кто?
— А тебе зачем? — нагло и с вызовом, поинтересовался один из пацанов, видимо старший из них, сделав при этом, чуть ли не брезгливое выражение лица, выпятив нижнюю губу и уперев руки в боки.
Наглость этого молокососа, моментально вывела из состояния восхищения всех четверых, а Уйбар в ответ рявкнул, стараясь придать голосу зверства:
— Я тебе уши надеру, малец. Ты, как со старшими разговариваешь?
Пацан, не меняя выражения своего наглого лица, поискал взглядом что-то на земле вокруг ног и быстро подобрав мелкий камешек, тут же, со всего замаха, метнул его в голову огрызнувшемуся Уйбару.
Не попал, но воин, от неожиданности, автоматически увёртываясь, не удержался, стоя на неустойчивом седле и потеряв равновесие, свалился на землю, вернее, был вынужден спрыгнуть, громко выругавшись на урартском и в порыве ярости и негодования, тут же, вновь вскарабкался на седло, но пацанов и след простыл, а его друзья, ехидно рассматривая торопливые и от того неловкие попытки побыстрее забраться на забор, расплылись в обидных для него улыбках.
— Отродье дэва, — сплюнул Уйбар, но услышав дружный гогот друзей, тоже обмяк и улыбнулся, а что ему ещё оставалось.
Уйбар, хоть и выглядел, как взрослый мужчина, но в душе, был точно таким же отродьем, как и тот пацан. Хлебом не корми, дай напакостить.
— Хозяева, — отсмеявшись крикнул Асаргад, в надежде докричаться до кого-нибудь, — так вы нас впустите в дом или нам жечь придётся эти узорно сложенные дрова для костра?
— Я те пожгу, лиходей, — взвизгнул тонкий бабий голос, откуда-то сверху и все, как по команде, задрав головы, увидели в остроконечном конусе крыши, в маленькой квадратной дырке, представляющей из себя не то бойницу, не то окошко, растрёпанную бабку, с седыми и взлохмаченными волосами, — коль невтерпёж, так кусты вона, неча жидку вонь на чистый двор тащить.
— Да, не, мы потерпим, — уже спокойно и тихо, улыбаясь ответил ей Асаргад, как бы самому себе, а громче добавил, — просто, никого живых не видать, вот и думай, что хочешь.
Бабка из окошка пропала, нырнув внутрь. Воины стали ждать продолжения, пристально разглядывая узорные излишества чудо строения. Вокруг стояла благодать. Тепло, светло, птички пели, щебетали.
Наконец, чуть в стороне, распахнулась дверь и на широкой, в два аршина лестнице, пристроенной к ней с земли, появился мужик. Здоровый, как бер. Обутый в ордынские сапожки и кожаные походные штаны, вот, только сверху на широченных плечах, болталась безразмерная холщовая рубаха, светло серого, невнятного цвета. Не то холст не белили, не то, уж так была застирана, что не отбелишь, но по виду, явно неновая, в отличии от штанов с сапогами, что начищены были до блеска.
Мужик постоял, какое-то время, на этой лестнице, оглаживая ручищей с лопату, такую же широкую и пушистую бороду, разглядывая гостей с нехорошим прищуром, а затем, неспешно спустился и вытирая, зачем-то, руки об рубаху, как о полотенце, медленно, но вполне легко и подвижно, не по-старчески, направился к четырём головам, торчащим над частоколом.
Встав на тоже самое место, где только что стояли два белобрысых оболтуса и так же подбоченившись, как и наглый пацан, один в один, мужик глубоким басом прогудел, как в трубу:
— По делу, аль от безделья через забор лезете?
— По делу, хозяин, — серьёзно ответил Асаргад, но уточнять, пока, по какому делу, не стал.
Ордынские законы приучали воинов быть немногословными, молчаливыми. Каждое слово имело вес и вес этот, иногда равнялся весу жизни. Пустословие, ни только не приветствовалось, но и было наказуемо. Сказал, пообещал — сделай. Не можешь — умри. Блядству в орде, места не было, от этого отучали быстро. Стоило пару раз на общественных казнях побывать, да, посмотреть своими глазами за смертью пустословов, так язык сам собой отсыхал.
Тяжелее всего, из друзей, в орде, Уйбару досталось. И язык без костей прикусить пришлось и в штанах, всё узлом завязать, да, и липкие ручонки самому себе отбить. Несколько раз на волоске висел, бедолага, в Ахурамазду уверовал, по-настоящему, ибо без него, там явно не обошлось, а ему бы, без помощи бога, не выкрутиться.
Мужик тем временем крякнул, опустил руки и спросил:
— А, коль по делу, то чё через забор лезете, а не в калитку стучите?
— В какую? — с недоумением переспросил Асаргад и даже отпрянул от частокола, осматривая внешнюю сторону стены, в поисках некой калитки.
— В дубовую, — буркнул мужик и отправился обратно, но не к лестничному входу, а вдоль стены.
Друзья, поняв, что мужик идёт открывать загадочную калитку, отпрянули от стены и попрыгали в сёдла, разворачивая коней и направляясь в том направлении, куда проследовал хозяин.
И действительно, в нескольких шагах от того места, где они пытались через забор оглядеть внутреннее содержимое двора, открылась неприметная дверка, узкая, но достаточно высокая, чтоб в неё зашёл конь. Гости спешились и войдя во двор, молча выстроились перед мужиком, удерживая коней в поводу. Асаргад внимательно оглядел мужика вблизи, поёжился от размеров великана и исходящей от него силы и рассказал о цели их визита, коротко и сжато:
— Я, Асаргад, ближник касакской орды Теиспа, что в двух днях пути, стойбищем стоит. У нас стряслась беда и нам нужна помощь колдуна.
— Тык, — хмыкнул здоровяк, — вы ж вроде не нашей веры? Зачем вам наш колдун?
— Наш царь, Теиспа, помер. Быстро помер, нехорошо. Есть думка, что отравили его и нам нужен сторонний судья, незаинтересованный, который бы опроверг наши догадки или подтвердил их, указав на змею, у нас пригретую. Ваш же колдун, никого из нас не знает, а значит потворствовать никому не станет и разрешит всё честно, по справедливости. За работу оплатим, что потребует.
Мужик слушал молча, задумавшись, то и дело поглаживая бороду. Помолчав, он повернулся в сторону и громким басом рявкнул так, что Асаргад аж вздрогнул от неожиданности:
— Велимир, Премысл! Коней в стойло. Распрячь, почистить, накормить, — и обернувшись к путникам, уже спокойней, добавил, — а вы, гости дорогие, пройдите в терем, там и поговорим.
С этими словами он развернулся и пошёл к входной лестнице. Друзья последовали за ним, только Уйбар, постоянно оглядывался, в том направлении, куда крикнул хозяин, в надежде узреть там своего сопливого обидчика.
И узрел. Две головы высунулись из узкого прохода, уходящего куда-то в низ дома и две пары глаз, злобно зыркали на него, но полностью из щели, вылезать не спешили. Уйбар остановился, улыбнулся и поманил их пальчиком, но в ответ лишь получил высунутый язык, на что перестал улыбаться и с напускной злобой, погрозив кулаком мальчишкам, двинулся вслед за остальными.
Ловить и наказывать наглецов, он конечно не хотел. У него и злобы бы то никакой на них не было, так, если, только затрещину выписать или щелбан прописать, или ещё лучше, подумал он тогда, поймать и за штаны на этот забор подвесить, чтоб болтался, как карась на крючке, а слезть бы не смог. Подумал, да забыл, так как в это время, вошёл внутрь, а тут, другие думы одолели, ибо всё внутри было в диковинку, как в другой мир попал.
Гостей проводили в большую светлую комнату, на всю длину которой стоял массивный деревянный стол. У стола стояли такие же длинные и такие же массивные скамьи, на которых все и расселись. Появилась и та бабка сверху, но теперь, она превратилась в женщину средних лет. Волосы её были прибраны в косы и оказались не седыми, а просто очень светлыми. Она вошла с большим глиняным котлом в руках, прихваченным расшитым полотенцем и выставив угощение на стол, метнулась обратно.
Пока она туда-сюда бегала, выставляя на стол еду, выпивку и таская посуду и орудия обеденного труда, все сидели молча, не предпринимая каких-либо действий. Ждали. Наконец, после очередного исчезновения в боковом проходе, хозяин встал и разлил по чашам золотистую жидкость и не присаживаясь, поднял одну, проговорив:
