колонию на своей двуколке, и прямиком к пасторскому дому — и все-все пастору про сына своего рассказал, сперва пастору, а потом всем честным здешним людям. Рассказал он, что Большого Брандта и впрямь околдовала болотная нечисть, и приучила жить в лесу и зимой, и летом, и что даже ружье Большой Брандт давно уже вернул отцу и обходится теперь в лесу один безо всякого человеческого оружия. И что умеет он теперь удивительные вещи — под водой остается на добрые десять минут, отец сам засекал, по хорошим немецким, еще в фатерланде сработанным часам. И рыбу ловит голыми руками. И может хоть всю ночь голышом просидеть на болоте, и ни один комар его не укусит. И так ему, Большому Брандту, эта новая жизнь понравилась, что он и отца своего пытался в нее втянуть. И Старый Брандт не увидел в том сперва ничего плохого — умения-то все сплошь полезные, всякому человеку пригодны. И стал он было к сыну на болото захаживать — пока не увидел, какой хозяйкой обзавелся в этом своем лесном доме Большой Брандт.
Пришел однажды Старый Брандт к Молодому в гости, в лес. Посидели, покурили на крылечке — то есть это Старый Брандт курил, а Молодой теперь про табак и думать забыл. Но курить с ним было приятно — под разговор, под комариное жужжание, которое было даже приятным оттого, что пока Старый Брандт был рядом с Молодым, и его тоже никакая тварь не кусала. А потом вдруг Молодой Брандт и говорит Старому: хочешь, говорит, отец, я тебя со своей хозяйкой познакомлю. Что за хозяйка, удивляется Старый, я тебя не женил, ты в церкви не венчался — во грехе живешь? Оно, конечно, дело молодое, но дальше так нельзя. С невестой твоей познакомлюсь я, конечно, с удовольствием, будь она хоть русская, хоть татарка, хоть кто. Старый Брандт, он человек просвещенный, он безо всяких там филистерских предрассудков. Но первым делом нужно тогда сговорить венчание, и свадьбу устроить, чтобы все по-людски. И людей пригласить, для веселья, и музыку, чтобы всем было ясно, что Старый Брандт сына женит по всем правилам, честь по чести. А Молодой ему на это и говорит — не торопись, отец, так-то оно так, да вот проблема в том, что не уверен я, хочется ли мне венчаться в церкви. А в том, что хозяйке моей вовсе этого не хочется, так в этом, говорит, я уверен так, что крепче не бывает.
Что ж, говорит Старый Брандт, у тебя за невеста такая? И какой она такой веры, что не желает в нашу, правильную христианскую веру перейти? Раз живет здесь с тобой, значит, судя по всему, родителей у нее либо нет совсем, либо же они ей не указ. А раз родители ей не указ, так и власть над ней вся твоя. Ты ей, по сути если разобраться, муж, и как ты порешишь, так для нее это должен быть закон. Если хочет с тобой жить — пусть живет по-человечески. А если нет — так не будет вам тогда моего родительского благословения.
Погоди, отец, говорит ему Молодой Брандт, не спеши. Ты ж ее еще не видел. И то верно, говорит ему Старый — ну, давай зови, показывай. Молодой так даже и встать с места не встал, и слова не сказал, а только повернулся в сторону — глядь, выходит оттуда девица, ну просто сказать — красавица, да и только. И на руках у нее — ребенок маленький.
Ах ты, хитрец, говорит Старый Брандт Молодому. Знаешь, чем старика отца купить. У них тут уж внуки готовы, а они меня на свадьбу звать не хотят. Сердце у него, конечно, растаяло, и с крылечка-то он встал, чтобы к невестке подойти поближе, присмотреться к ней, да и на внука поглядеть. И тут вдруг — как сделал он к ней шаг, взяло его сомнение. Все вроде бы в девице так, а что-то все ж таки не так. Какая-то смазанная она ему кажется, какая-то будто зыбкая, как отражение в воде. И платье на ней как будто мерцает, и цвет меняет — не сразу, а так, потихоньку, то в зеленый, а то будто бы в голубой. И молчит. Стоит, смотрит на него, губы сжаты — и сыну тоже ни слова, и он ей, как будто в молчанку сговорились играть. И ребенок тоже — шевелится, ребенок-то, ручонками-ножонками сучит, и ротик вроде открывает, и — ни звука. Как будто под водой все это происходит. И такая вдруг жуть напала на Старого Брандта. Ведь колдунья. Точно колдунья. Или хуже того, русалка, дева речная. Заколдовала парня, немтырь болотная, а сама небось жабры под шалью прячет. И ребенок этот — подменыш, кобольд, бесенок пакостный. Протянул он было к девице руки, чтобы ребенка у нее выхватить, да поглядеть на него поближе, а та вдруг хлоп, и растаяла прямо в воздухе, как не было ее — и только сзади где-то шорох, словно зверь побежал. Обернулся Старый Брандт и окаменел — потому что хоть многого заметить не успел, но и немногого достало. Потому что успел ухватить краем глаза, как метнулся от дома в сторону, в самую чащу, какой-то зверь косматый. И ростом этот зверь был как раз с невесту. И бежал на задних лапах. А передними держал такого же косматого звереныша. Повернулся тогда Старый Брандт и, не оглянувшись даже на сына, побежал на хутор, выкрикивая на бегу слова святых молитв. А на хуторе запряг двуколку и — к людям, на Лизель, чтобы посоветовали они ему, что ему теперь, несчастному, делать.
Собрались тогда на Лизели мужчины, взяли ружья и во главе с пастором отправились на Плётцезее. До лесного домика добрались они быстро, благо Старый Брандт дорогу показывал. Большой Брандт сам вышел им навстречу и начал было их уговаривать, что ничего-де тут противоправного не происходит, что он живет и никого не трогает, и шли бы они себе по домам, а его с женой и ребенком оставили в покое. Только народ его слушать не стал, а все кричал: выводи, мол, покажи им ведьму с ведьменком. Оглянулся Большой Брандт — и вышла на крыльцо та самая женщина с ребенком, красивая, пригожая, но только люди-то знали, что все это сплошной обман и отвод глаз. А потому, как только она переступила порог, один из лизельских немцев поднял ружье и выстрелил в
