Он знал Михаила Шаенко, хромого капитана, который жил в соседнем бараке. Как-то раз они вместе носили бидоны из карьера на кухню верхнего лагеря. Андрей отправился искать Шаенко.
Он нашел Михаила в бараке. Рядом с ним, на нарах, сидел Валентин.
— Нам с тобой, Михаил, доппаек выдали… Бери ложку…
Шаенко будто не удивился добавку, а Валентин почему-то отказался от супа, хотя Андрей и предложил ему. Почти следом в барак пришел тот незнакомый, который передал Андрею баланду.
Когда опорожнили консервную банку, Валентин сказал:
— Надо поговорить, Андрей… Проверку ты, выходит, прошел.
— Какую проверку? — Воронцов недоуменно вскинул брови.
— Тюремной похлебкой… Конечно, это не главное, но все же…
Валентин говорил усмехаясь и глядел на Андрея теплым, чуточку лукавым взглядом. Он сказал, что проверять людей приходится всяко, даже похлебкой… Недавно вот точно так же предложили одному поделиться баландой с товарищем. По дороге он воровато отхлебнул несколько глотков из котелка, предназначенного на двоих.
— Ну и что? — спросил Воронцов.
— Ну и все… Не прошел, значит, испытания… Доверять в лагере такому человеку нельзя…
— А мне, выводит, можно…
— Тебе — да… Хотим предложить одно задание… Ты инженер, кажется?..
В тот воскресный день Андрей Воронцов многое узнал о лагерном подполье. Организация распространяла свое влияние не только на центральный лагерь, — в Маутхаузене было с полдюжины филиалов. В главном лагере заключенных было тысяч двадцать, а в филиалах еще семьдесят пять. Многие работают в Эбензее, в горах. Там строится подземный секретный завод. Есть еще лагерь «Гузен-1», «Гузен-2»… Есть и другие при военных заводах. На одном из них делают танки. Вот туда и следует отправиться Андрею…
— Интернациональный комитет поможет связаться с нужными людьми, — закончил Валентин. — Тебя пошлют с рабочей командой.
Андрею все больше нравился Валентин. Внешне он едва ли чем отличался от двадцати тысяч других заключенных Маутхаузена — худой, костлявый, в полосатой одежде, с «автострадой», выстриженной блоковым парикмахером от лба до затылка. И в то же время был он какой-то особенно собранный и вместе с тем неугомонный… Воронцов подумал об этом и сказал, что в лагере обычно трудно отличить людей одного от другого.
— Ну, не скажи, — возразил Валентин. — Немцы сами помогают нам разыскивать нужных людей… Разве этот треугольник ничего тебе не говорит…
Валентин указал на красный треугольник, пришитый к своей тюремной куртке. В лагерях каждая группа узников носила особые знаки — политические заключенные имели треугольники красного цвета, уголовники — зеленого, евреи носили желто-красные шестиконечные звезды, цыгане — черные треугольники… Были еще знаки фиолетового, синего цвета…
— У всех нас красные треугольники, мы отличаемся только буквами — французы носят букву «Ф», мы букву «Р»… Но разве буквы имеют значение?! После воины я сделал бы красный треугольник символом интернациональной борьбы и содружества… Ты знаешь, Андрей, — Валентин придвинулся ближе. — Ты знаешь, чего мы хотим добиться?.. Сохранить кадры… Социалистические кадры Европы. Это наш интернациональный долг… Гиммлер посылает в Маутхаузен главных политических противников фашизма. Обрати внимание — он всех русских награждает красными треугольными знаками… Потом французские партизаны, немецкие коммунисты, польские социалисты… Но мы смотрим в будущее и должны спасти этих людей, сохранить их для социалистического движения… Вот для чего в лагере создан интернациональный подпольный комитет…
Прошло педели полторы-две после разговора в бараке, Андрей ждал, что вот-вот его зачислят в рабочую команду, но время шло, а тут, как на грех, он заболел…
Его отвели в нижний лагерь, в лазарет. Симон Гетье шепнул, чтобы он передал там привет врачу Григоревскому, Это пароль…
6
Вилли Гнивке получил железный крест, и его повысили в звании. Он стал гауптштурмфюрером, что соответствовало званию капитана. В реляции было сказано, что «Вильгельм Гнивке в решающую для империи минуту оказал личную услугу фюреру». Вилли был на седьмом небе от счастья, когда получил такую бумагу. Но вскоре ему пришлось ехать обратно в Маутхаузен — и опять потянулись серенькие, однообразные дни… Гнивке по-прежнему занимался снабжением, но к его обязанностям прибавилось и кое-что новое.
Однажды комендант лагеря Франц Цирейс вызвал гауптштурмфюрера Гнивке и сказал:
— Вы оказали личную услугу нашему фюреру, Гнивке, и я вправе на вас рассчитывать…
— Яволь!.. — воскликнул Вилли, хотя Цирейс еще не сказал, что именно он намерен предложить гауптштурмфюреру Гнивке.
А дело оказалось сложным. Даже Вилли, видавшему виды эсэсовцу, пришлось призадуматься. И не потому, что Вилли испугался или у него заговорила совесть, хотя речь шла об уничтожении по меньшей мере ста тысяч людей.
Франц Цирейс, комендант всех подведомственных Маутхаузену лагерей, получил указание Гиммлера подготовить уничтожение заключенных, находящихся под его надзором, Сейчас их около ста тысяч. Возможно, что в Маутхаузен и еще доставят заключенных из других лагерей.
Цирейс познакомил Гнивке с планом. Уничтожить заключенных придется не сразу. В Эбензее их можно загнать в туннели и там взорвать. Это двадцать пять тысяч… В других лагерях можно отравить пищу. В более мелких — заключенных придется расстреливать по дороге, во время эвакуации… Гиммлер требовал, чтобы ни один заключенный не был освобожден советскими войсками. Сложнее всего выполнить приказ рейхсфюрера в Маутхаузене, в центральном лагере. Здесь нет туннеля. Придется прорыть шахты рядом с бараками, заложить туда авиабомбы и взорвать лагерь. Но такую работу трудно сохранить в тайне от заключенных. Пока следует заготовить взрывчатку и на всякий случай доставить ее в лагерь.
Комендант Маутхаузена говорил обо всем этом спокойно, будто речь шла о доставке топлива или кормовой брюквы.
Вот этой дополнительной работой и занимался Вилли Гнивке, когда Цирейс снова его вызвал.
— Поедете в Базель, гауптштурмфюрер Гнивке, — сказал комендант, — с особым заданием. Документы получите на имя доктора Шейда, директора берлинской фирмы «Хермсдорф Шонеберг».
— Яволь! — ответил, как всегда, Гнивке. Он не рассуждал, а подчинялся.
— Доставите груз в Банк международных расчетов и откроете там счет на свое имя, то есть — доктора Шейда.
Одетый в штатское, сопровождаемый двумя эсэсовцами, тоже в штатском, Вилли Гнивке выехал в закрытой легковой машине в Швейцарию. В ногах пассажира лежало несколько небольших плотных мешков, но таких тяжелых, что двое дюжих эсэсовцев с трудом перетаскивали их с места из место.
Такой груз Вилли не раз возил в Берлин на Принц-Альбрехтштрассе — в управление гестапо, но за границу с таким грузом ехал впервые. В мешках было золото — всё, что удавалось изъять у заключенных — живых и мертвых. В Берлин золото стекалось со всех лагерей. Там его переплавляли в слитки и посылали в Швейцарию, в Банк международных расчетов. Управление имперской безопасности имело в банке свой текущий счет. Но в последние месяцы Берлину было не до того… Золото отправлялось в Международный банк в таком виде, как оно поступало из лагерей.
В Базеле Вилли мог бы управиться довольно быстро, если бы не одно обстоятельство.
…В банке стояла торжественная тишина храма. Бесшумно двигались клерки, будто плыли по натертому паркету, появляясь и исчезая за стеклянными матовыми перегородками. Говорили негромко, сдержанно, и лепные своды, уходящие в высоту, резонировали, тоже как в храме.
Доктор Шейд, он же гауптштурмфюрер СС Вилли Гнивке, ожидал в холле, когда бесшумный клерк пригласит господина доктора в подвал, чтобы в его присутствии взвесить золото.
Кладовщик, усатый, добродушного вида швейцарец, предложил клиенту осмотреть печати на мешках. Это был обычный, утвердившийся ритуал. Вилли прикоснулся пальцами к сургучу и кивнул — в порядке… Кладовщик с помощью служителя поднял первый мешок и высыпал на стол его содержимое. На металлическую полированную поверхность упали небольшие кусочки тускло блестящего золота. Это были коронки и зубы разных размеров и формы. Они лежали, как куча страшных зерен… Кладовщик посмотрел на них поверх очков и спросил:
— Извините, вы из Германии, господин Шейд?
— Да… Разве это имеет значение? — ответил Вилли.
— Я не могу принять ваше золото… Оно из концлагерей, — сказал кладовщик.
Осторожно, не прикасаясь руками, он начал ссыпать зубы обратно в мешок. Лопатка, которой он сгребал золото, дрожала в его руке.
Вилли вспылил… «Попал бы этот чистоплюй в лагерь! — подумал Вилли. — Поговорил бы с ним иначе…» Но здесь Вилли был доктором Шейдом. Он лишь громко негодовал и возмущался.
