class="empty-line"/>
* * *
Кларисса сосредоточилась, не уверенная следует ли ей говорить, но решила, что если она собралась, то сейчас самое подходящее время.
Она могла наклонить голову, и никто бы не увидел ее эмоций.
Поэтому, нанося на ногти Дасти потрясающий темно-бордовый лак, который ее мама подарила Дасти, она пробормотала:
— Люблю тебя, Дасти.
Она не сводила глаз с пальцев Дасти и продолжала водить кисточкой.
Затем услышала сладкий, музыкальный голос Дасти:
— Я тоже люблю тебя, Риси.
Ей нравилось, когда Дасти называла ее Риси.
Ей нравилось, что Дасти любила ее.
Она любила все эти «ей нравилось».
Она улыбнулась ногтям Дасти и продолжила их красить.
И поскольку она красила ногти Дасти, то не замечала Фина, лежащего, вытянувшись рядом со своей тетей, подняв согнутые в локтях руки, положив на них голову, скрестив лодыжки, повернув голову на подушке и улыбаясь Дасти.
И еще она не замечала улыбку Дасти в ответ.
И еще не замечала Ноу, который сидел, скрестив ноги, в конце кровати напротив Клариссы с гитарой на коленях, рассеянно что-то бренчал, смотрел на Фина и закатывал глаза. Но он делал это, будучи придурком, потому что тоже улыбался.
И последнее, что она не замечала, как ее отец вошел и остановился как вкопанный в дверях.
Но даже если бы она увидела его, она бы понятия не имела, что он впервые подумал, что эта большая, смехотворно дорогая кровать стоит каждого гребаного пенни.
* * *
— Таааак, — протянула я, и глаза Майка переместились с книги, которую он держал открытой на подушке рядом со мной, на меня.
— Что? — спросил он, когда я больше ничего не сказала.
— Дебби звонила сегодня, — объявила я, затем увидела, как глаза Майка вспыхнули, а губы сжались.
— Скажи мне, что ты не ответила на ее гребаный звонок, — прорычал он.
— Она была настойчива, — сказала я ему то, что он уже знал.
— Извини, дорогая, но она не может начинать играть преданную сестру после того, как тебя ранили, и она была сукой с тобой тридцать восемь лет, а сейчас в ней видите ли проснулась любящая и заботливая сестра. Она должна покаяться. И я не появлюсь, если ты пригласишь ее на свадьбу.
Я подавила смешок и сообщила:
— Я не ответила. Она только что звонила. Я не отвечаю.
— И не начинай.
Я отвела взгляд, скользнув рукой по шерсти Лейлы, размышляя вслух:
— Это, вероятно, выводит ее из себя, что я не отвечаю на ее звонки, и дает ей еще один повод ненавидеть меня.
— Я бы не удивился, если она воспринимает это именно так. В этом и есть настоящая Дебби.
Мой взгляд вернулся к Майку, он все еще смотрел на меня, его книга все еще лежала открытой на подушке, голова на согнутой руке, его грудь была обнажена и великолепна (так как было время ложиться спать, и мы приготовились ко сну), но его глаза были злыми.
— Красавчик, остановись, — приказала я. — Не злись в тот день, когда ты попросил меня выйти за тебя замуж.
— Боюсь, что моя злость продлится еще какое-то время, Ангел.
— Почему? — Спросила я.
— Потому что я пробовал заниматься в спортзале, не помогает. То, что приводит меня в хорошее расположение духа, пока недоступно, а ты спишь рядом со мной. Так что, пока ты не вернешься в строй, тебе придется смириться с моим раздражением.
Мои ноги подкосились от этой мысли, и я прошептала:
— Мы могли бы...
Его глаза страшно потемнели, и он прорычал:
— Ни за что, бл*дь.
Что ж, это было исключено.
— Я могу сделать все рукой, — предложила я, его глаза вспыхнули нестрашным образом, а затем снова стали темными и пугающими.
— Взаимно должно быть, — постановил он.
— Тогда ты мог бы…
— Дасти, говоря об этом, ты делаешь только хуже.
Я заткнулась.
И проворчала:
— Отстой, что мы не можем отпраздновать нашу предстоящую свадьбу, занимаясь непристойностями.
Майк ничего не ответил, поэтому я продолжала ворчать.
— И это несправедливо, что ты говоришь, что я не могу ныть, потому что привязана к этой кровати, а ты можешь, потому что у тебя плохое настроение, потому что ты ничего не получаешь.
— У меня не будет портиться настроение, если Дебби перестанет поднимать свою уродливую голову, ты перестанешь ныть и дергаться, будто тебя не подстрелили три недели назад, и также перестанешь говорить о сексе или о том, что мы не можем делать.
Я снова заткнулась.
А потом спросила:
— О чем еще нельзя говорить?
— Ни о чем, — ответил Майк. — Почитай лучше книгу. Я купил тебе двадцать книг.
— Я не люблю читать, — сказала я ему.
— Тогда используй эту прекрасную возможность, чтобы найти новое хобби, — парировал он.
— Мы серьезно сейчас говорим об этом? Мы собираемся стать Бики и Бикрамом Макбикерсонами? — Разозлилась я, а Майк расхохотался.
Лейла подняла голову и радостно задышала в его сторону.
Я уставилась на собаку Майка. Затем впилась взглядом в Майка.
— Я не шутила, — огрызнулась я.
— Да, ты не шутила, — сказал Майк, все еще смеясь.
Я снова заткнулась.
Затем выпалила:
— Забыла тебе сказать, мне нравится это кольцо. Оно прекрасно. Вероятно, слишком дорогое, но я упомянула об этом лишь мимоходом, чтобы ты не разозлился. И Джерра охала и ахала над ним целых пятнадцать минут.
— Рад, что тебе понравилось кольцо, Ангел. Самое приятное, что ты упоминаешь об этом мимоходом, будто только что сообщили, что к нам вторглись китайцы и их непредвиденная атака разрушит наши планы на ужин.
Я снова уставилась на него.
Затем его слова окончательно дошли до меня, и я почувствовала, как улыбка расплылась по лицу.
Поэтому поделилась:
— Препираться с тобой — весело.
— Это хорошо, потому что у нас впереди целая жизнь.
Я затряслась от смеха, и хорошее настроение Майка испарилось, когда его глаза переместились на мою грудь, он нахмурился.
Я подавила смех и прошептала:
— Майк, я прошла ту грань, когда мне больно было смеяться. Поверь мне.
И это была правда. Когда Джерра и Хантер появились на следующий день после ранения, и Джерра рассмешила меня в больнице, было чертовски больно. Они оставили детей с родителями Хантера, и Хантеру пришлось вернуться.
