прикрепляются и получают широкое хождение прозвания, вроде спирит, теософ, экстатик, визионер и, наконец, просто сумасшедший.
Сам Гофман, обладавший, как известно, необыкновенно трезвым и практическим умом, предвидел кривотолки своих будущих критиков...»
Из многих подчеркнутых Булгаковым строк и даже абзацев приведем некоторые.
«Стиль Гофмана можно определить как реально фантастический. Сочетание реального с фантастическим, вымышленного с действительным...»
«[...] Если гений заключает мир с действительностью, то это приводит его в болото филистерства, «честного» чиновничьего образа мыслей; если же он не сдается действительности до конца, то кончает преждевременной смертью или безумием».
«Он превращает искусство в боевую вышку, с которой как художник творит сатирическую расправу над действительностью».
«Смех Гофмана отличается необыкновенной подвижностью своих форм, он колеблется от добродушного юмора сострадания до озлобленной разрушительной сатиры, от безобидного шаржа до цинически уродливого гротеска».
493
Далее значительная часть текста письма тщательно закрашена Е. С. Булгаковой тушью.
494
Cuñada — свояченица (исп.).
495
Имеется в виду К. С. Станиславский.
496
Речь идет, очевидно, о Н. В. Егорове.
497
В архиве сохранилась эта записка. В ней, в частности, имеются такие шутливые строки: «...Тщетно зову Мишу приехать ко мне. Он сидит голый, в рваных трусиках и в чернильных пятнах — и ни за что не хочет покинуть свой московский дом. Сейчас закончу эту приписочку и начну снова его уговаривать».
498
Куй железо, пока горячо! (англ.)
499
На этой печальной ноте переписка между Булгаковыми и И. Дунаевским кончается.
«Рашель» — это либретто М. А. Булгакова по мотивам рассказа Мопассана «Мадемуазель Фифи». И. Дунаевский поначалу серьезно отнесся к работе над оперой по либретто М. Булгакова. 26 декабря 1938 г. в «Ленинградской правде» он выражал надежду, что опера будет написана в 1939 г.: «Особняком стоит работа над первой моей оперой «Рашель» (по Мопассану). Прекрасное либретто оперы написал М. Булгаков. С большим энтузиазмом приняв предложение художественного руководителя Большого театра СССР С. А. Самосуда, я сейчас изучаю богатейшие музыкальные и песенные материалы Франции второй половины XIX века. Эта опера задумана нами как гимн патриотизму народных масс, неугасимому и неукротимому народному духу и величию».
Но И. Дунаевскому осуществить этот замысел не удалось. Сначала обычная «проклятая мотня со всякими делами» мешала ему приступить к созданию музыки оперы, а потом, скорее всего слухи об очередной немилости по отношению к Булгакову (МХАТу не порекомендовали ставить пьесу «Батум» — о молодом Сталине), совсем остудили его намерение. 4 января 1940 г. он вспоминает «Рашель» в письме к В. К. Владимирову, заведующему творческой мастерской ГАБТа: «Что касается оперы, то у меня были попытки подытожить свои творческие поиски в каком-нибудь крупном вокально-музыкальном произведении. Вам, вероятно, известно, что Самуил Абрамович Самосуд год тому назад предложил мне написать оперу на сюжет “Мамзель Фифи” Мопассана. Было много сделано для осуществления этого предложения. Так, в частности, М. А. Булгаков уже давно закончил либретто будущей оперы, которая называлась бы “Рашель”. Правда, это либретто скорей представляет собой пьесу, так как либретто надо было бы только делать на основе этой пьесы. Но это, по сути, дела не меняет. Возможно, в руках опытного мастера (того же Булгакова, если его здоровье сейчас позволяет ему работать) либретто может превратиться в нужное и, главным образом, не тенденциозно направленное произведение. Это меня очень устроило бы, так как все же жаль не столько затраченной энергии, сколько мобилизации силы творческого духа, которая зря пропадает. При этом, образ Рашели столь интересен, что я совершенно искренне считаю, что после “Кармен” можно было бы повторить такую женскую роль в “Рашель”».
4 февраля 1940 г. В. К. Владимиров писал И. Дунаевскому:
«М. А. Булгаков, почувствовавший себя лучше в период 10–15 января, после этого опять серьезно занемог. Мне удалось побеседовать с ним лишь по телефону в самые последние дни. Он не считает возможной серьезную реконструкцию “Рашели”».
«В годы Великой Отечественной войны тема «Рашели» приобрела актуальность, — писал публикатор этой переписки Н. Павловский. — Композитор Р. М. Глиэр и писательница М. А. Алигер, сделав сокращения и внеся некоторые изменения в либретто Булгакова, создали оперу, которая в 1943 году была разрешена к постановке на периферийных сценах. К сожалению, никаких свидетельств того, что «Рашель» увидела свет, найти не удалось» (Театр. 1981. № 5. С. 94–96).
500
А. П. Гдешинский, старый друг Булгакова, сообщил, что ему грозит остаться калекой, если не достанет новейшее средство под названием «ятрен-козеин», в Киеве этого лекарства нет, есть только в Кремлевской лечебнице. Известный киевский терапевт посоветовал во что бы то ни стало достать это лекарство, «ибо останетесь калекой».
501
Е. С. Булгакова 7 декабря записала в дневнике: «Вчера Оля прислала лекарство [...] Вчера Миша диктовал мне письма: [...] Саше о том, что завтра высылаем лекарство».
502
А. П. Гдешинский с глубокой благодарностью сообщил Булгаковым, что в полной сохранности получил посылку с редким лекарством.
503
В соглашении предусматривалось, что подпись под пьесой будет одна — Булгакова, а авторский гонорар будет разделен пополам.
504
В это время В. В. Вересаев работал над новым переводом «Илиады» Гомера.
В архиве Булгакова хранится книга «Гомеровы гимны» (перевод В. В. Вересаева, изд. «Недра», 1926) с дарственной надписью автора перевода: «Михаилу Афанасьевичу Булгакову. С огромными надеждами на него. В. Вересаев. 14/V.926 г.»
505
Тогда, действительно, появилась слабая надежда на воскрешение пьесы, но она мгновенно исчезла. Пьеса была поставлена на сцене МХАТа лишь в 1943 году; шла без перерыва до 1959 года. — Прим. Е. С. Булгаковой.
506
18 апреля 1939 г. Е. С. Булгакова записала в дневнике: «Ну, утро! Миша меня разбудил словами: вставай, два письма из Лондона! Ты прочти, что пишет Кельверлей!
А Кельверлей предлагает ответ Куртис Брауну, который она получила на свой запрос ему. Оказывается, что К. Брауну была представлена Каганским доверенность, подписанная Булгаковым, по которой 50 процентов авторских надлежит платить З. Каганскому (его парижский адрес) и 50 процентов Николаю Булгакову в его парижский
