которая от горя повредилась рассудком и умерла, когда ему было всего лишь два года. Император Робер, пусть недалекий и легкомысленный, любил своего младшего брата. К нему была нежно привязана и сестра Мария де Куртене, которая вышла замуж за императора Никеи. Когда она овдовела, то вернулась в Константинополь и занялась воспитанием младшего брата. Она поручила его лучшим из учителей, и он выучился нескольким языкам, в том числе и греческому, математике, истории, как оно и подобает тому, кто в скором времени займет престол великого царства. После того как Робер умер, а запас наследников на престол в семействе де Куртене оскудел, Бодуэна женили на Марии де Бриенн, второй дочери прославленного Жана де Бриенна, который был королем Иерусалима и которого изгнал Фридрих II, что не помешало ему жениться на старшей дочери де Бриенна Изабелле Иерусалимской[117], чтобы узаконить свои права на престол. Жан де Бриенн отправился жить в Италию, но по-прежнему рвался в бой. Старый воин с радостью отдал Марию за Бодуэна, согласившись быть опекуном юного императора, и надел на себя корону соправителя Византии до совершеннолетия зятя.
В повседневной жизни Бодуэн II был человеком любезным, знавшим толк в удовольствиях, приятным собеседником, но если он и шутил, называя себя «бродячим императором», то боль его, похожая на стыд, не становилась от этого меньше. Оказаться самым нищим из государей, став во главе империи, чье богатство всегда было баснословным, царствовать в городе, где когда-то золото текло рекой и блестело даже в ручьях, было для него невыносимо. От природы отважный, он мечтал о военных подвигах, завоеваниях и роскоши, благодаря которым василевсы Византии слыли воплощением Бога на земле. Но ума он был среднего, и твердости характера ему тоже не хватало, а значит, подлинно великим государем он вряд ли мог стать. Поддержка и советы Людовика IX и его матери были ему необходимы как воздух, и он к ним всегда прислушивался. Король Людовик и королева-мать любили незадачливого императора, но любовь Людовика была куда теплее и искреннее, чем расположение его матери. Королева Бланка была довольна, что стала чуть ли не регентшей при императоре Константинопольском, и испытывала к нему приязнь с явственным оттенком пренебрежения. Да и как относиться всерьез к государю, который сидит и тешит себя мечтами под завывания волынки?!
Необычное пристрастие Бодуэна к этому музыкальному инструменту появилось у него после его первого путешествия в Англию. Он поехал туда, надеясь увлечь короля Эдуарда III идеей крестового похода. Войско, которое двинулось бы берегом Босфора через Анатолию, помогло бы Бодуэну привести в чувство императора Никеи и других греческих принцев, которые только и думали, как бы лишить его трона! Но английскому государю хватало своих забот, он отстаивал наследие Плантагенетов, так что бедный Бодуэн получил от него только красивые слова и весьма туманное обещание когда-нибудь подумать о его предложении. И вот тогда в одном из постоялых дворов Лондона Бодуэн повстречал Ангуса Рыжего с волынкой. Этот музыкальный инструмент кормил Ангуса, а точнее, поил его вдоволь пивом. Бодуэн, зачарованный странной музыкой, привязался к музыканту, взял его к себе в свиту и повсюду возил с собой.
Прибыв в Рим, Рено познакомился с этим новым придворным из королевского сопровождения. Когда Бодуэн посещал Кельн и Париж, Ангус был слишком пьян, чтобы взгромоздиться на лошадь, так что пришлось оставить его вместе с остальной свитой в Риме. Встреча государя со своим музыкантом была весьма чувствительной, и Бодуэн в отведенных ему в Латеранском дворце покоях целую ночь слушал заунывное гудение волынки.
Какое счастье, что стены во дворце были толстыми, потому что время было малоподходящим для наслаждения музыкой. Нескончаемая распря между римскими понтификами и императорами Священной Римской империи вспыхнула вновь. Она длилась весь долгий век могучего Григория IX, и теперь настал черед его преемника Иннокентия IV противостоять притязаниям государя, по самой своей природе двоедушного лукавца, тяготеющего к расколу. Причиной на этот раз стал город Витербо неподалеку от Рима. Он находился во владениях Фридриха II, но горожане, преданные кардиналу Капоччи, епископу Витербо, схватили и посадили в тюрьму правителя города, назначенного императором. Горожане, сторонники императора, попросили помощи у Фридриха, люди епископа – у Иннокентия, и тот и другой поспешили своим приверженцам на помощь. Союз папы и императора, и без того непрочный, был разорван в одно мгновение, в городе текла кровь и полыхали пожары. Ждать можно было только худшего.
Хотя надо сказать, что в тот день, когда Бодуэн вернулся, Рим суетился не больше обычного. Папский город, раскинувшийся на семи холмах, жил по ночам куда напряженнее, чем днем. Ощетинившийся построенными на месте древних укреплений башнями и замками-крепостями, воздвигнутыми знатными семьями, соперничавшими друг с другом и желавшими как защититься, так и пригрозить, ночной Рим чаще слышал звон оружия, чем духовные песнопения. Франжипани, Орсини, Колонна, Массими, Анабальди и еще несколько родовитых семей поделили между собой холмы, тогда как народ попроще теснился по берегам Тибра – на левом берегу на Марсовом поле, растаскав античный мрамор на новые постройки, без всяких горделивых донжонов, и на правом – в Транстевере, где кипела ремесленная, портовая и торговая жизнь еврейского квартала. За всем этим брожением наблюдал суровым оком мавзолей императора Адриана, превратившийся в замок Святого Ангела, грозную крепость, охраняющую мост Элия и маленькую, полуразрушенную церковку Святого Петра.
Владением Его Святейшества стал Латеранский холм, на котором папы вместе со своим клиром и помощниками обосновались с IV века. Латеранский дворец представлял собой не слишком стройный ансамбль разнородных зданий, соединенных между собой галереей, которую называли Переходом или Коридором. Во дворце было несколько «триклиниев», иными словами, трапезных, из которых самым роскошным был триклиний Льва III, где собирались в наиболее торжественных случаях. Величественное впечатление производил и Зал совета с расположенным в центре синим в золоте фонтаном и великолепными мозаиками на стенах. Впечатляли церкви и часовни, именуемые капеллами, главной среди которых была Санкта Санкторум. А певческая капелла? А семинария? А двор Пинии? А великое множество служб и хозяйственных построек, необходимых для обыденной жизни многочисленных обитателей папского дворца? Дворец был так обширен, что находящийся по соседству храм Святого Иоанна Крестителя, «святейшая Латеранская церковь, всех церквей города и мира мать и глава», несмотря на все свое великолепие, казался лишь его скромным дополнением. Дворец возвышался в царственном одиночестве, покойный папа Григорий IX приказал уничтожить все донжоны замков, которые, по его мнению, находились слишком близко от папской обители.
Но этот дворец, исполненный величавого великолепия, который, казалось бы,
