В XVII в. отдельные местные явления стали обычными общими отношениями. С переписи 1620-х годов к судебной власти владельца присоединился еще полицейский надзор за крестьянами, которые за ним были записаны. С другой стороны, хозяйственный быт владельческих крестьян посредством ссуд, льгот, изделий и оброков так перепутался с барским хозяйством, что здесь обеим сторонам стало трудно разграничиться. В столкновениях владельческих крестьян со сторонними людьми, особенно в поземельных спорах, землевладелец, естественно, становился впереди своих крестьян, как собственник спорного предмета. Уложение только отмечает как общий, давний и привычный факт своего времени, что «за крестьян своих ищут и отвечают они же, дворяне и дети боярские, во всяких делех, кроме татьбы и разбоя и поличного и смертных убийств»; значит, землевладельцы представляли своих крестьян в тех судных делах с посторонними, в которых сами судили своих крестьян. Вотчинный суд, полицейский надзор и ходатайство по делам своих крестьян были судебно-административные отправления, в которых землевладелец заменял правительственного чиновника, и имели значение скорее обязанностей, чем прав.
К этим трем функциям, восполнявшим недостаток правительственных орудий, прибавилась четвертая, направленная к обеспечению казенного интереса. Крестьянская крепость была допущена под условием, чтобы тяглый крестьянин, став крепостным, не переставал быть тяглым и способным к государственному тяглу. Крестьянин тянул это тягло со своего тяглого участка за право земледельческого труда. Как скоро крестьянский труд был отдан в распоряжение владельца, на последнего переходила обязанность поддерживать его тяглоспособность и отвечать за его податную исправность. Это делало землевладельца даровым инспектором крепостного труда и ответственным сборщиком казенных податей со своих крестьян, а эти подати превращало для крестьян в одну из статей барского тягла, как крестьянское хозяйство, с которого шли эти подати, входило в состав барского имущества. За беглых крестьян владелец платил подати до новой переписи. Уложение признает уже установившимся порядком правило «имати за крестьян государевы всякие поборы с вотчинников и помещиков», а за держание беглых назначает одно общее взыскание с приемщика как за государевы подати, так и за вотчинниковы помещичьи доходы «по десяти рублев на год».
Отличия крестьянства от холопства. Законодательное признание податной ответственности землевладельцев за своих крестьян было завершительным делом в юридической постройке крепостной неволи крестьян. На этой норме помирились интересы казны и землевладельцев, существенно расходившиеся. Частное землевладение стало рассеянной по всему государству полицейско-финансовой агентурой государственного казначейства, из его соперника превратилось в его сотрудника. Примирение могло состояться только в ущерб интересам крестьянства. В той первой формации крестьянской крепости, какую закрепило Уложение 1649 г., она еще не сравнялась с холопьей, по нормам которой строилась. Закон и практика проводили еще хотя и бледные черты, их разделявшие: 1) крепостной крестьянин оставался казенным тяглецом, сохраняя некоторый облик гражданской личности; 2) как такового, владелец обязан был обзавести его земельным наделом и земледельческим инвентарем; 3) он не мог быть обезземелен взятием во двор, а поместный и отпуском на волю; 4) его животы, хотя и находившиеся только в его подневольном обладании, не могли быть у него отняты «насильством», по выражению Котошихина; 5) он мог жаловаться на господские поборы «через силу и грабежом» и по суду возвратить себе насильственный перебор. Плохо выработанный закон помог стереть эти раздельные черты и погнал крепостное крестьянство в сторону холопства. С установлением крепостного права русское государство вступило на путь, который под покровом наружного порядка и даже преуспеяния вел его к расстройству народных сил, сопровождавшемуся общим понижением народной жизни, а от времени до времени и глубокими потрясениями.
ЗЕМСКИЕ СОБОРЫ XVII В.
Одним из следствий обособления сословий была новая политическая жертва, новая потеря для русского государственного порядка — прекращение созывов Земского собора.
Господа и крепостные. Самым едким элементом сословного взаимоотчуждения было крепостное право, составившееся из холопьей и крестьянской неволи. Нравственное действие этого права было шире юридического. Оно глубоко понизило уровень нашей гражданственности, и без того очень невысокий. Все классы общества в большей или меньшей степени, прямо или косвенно участвовали в крепостном грехе по тем или другим крепостям: привилегированные «белые» чины, светские и духовные, — по ссудным записям на крестьян, по служилым кабалам и другим актам на холопов, рядовые люди и даже боярские холопы — по жилым записям на урочные лета. Но особенно зловредно сказывалось это право на общественном положении и политическом воспитании землевладельческих классов. Допущенное законом и поддерживаемое полицейской силой, крепостное право делало самих душевладельцев холопами наличной власти, расположенной к такой поддержке, и врагами всякой власти иного направления. Вместе с тем наиболее энергичным, жизненным интересом землевладельческой среды становилась мелочная сутяжная борьба господ с крепостными и друг с другом из-за крепостных; постепенно перерождаясь в глубокую социальную разладицу, эта борьба надолго задержала правильный рост народных сил, и по ее вине землевладельческое дворянство, как руководящий класс, дало извращенное, уродливое направление всей русской культуре. Такое действие крепостного права уже в XVII в. обнаруживалось яркими чертами. Холопий приказ заваливался господскими явками о людских и крестьянских побегах и сносах, об их подговорах и похвальбах подметом, поклепом, поджогом, смертным убийством и всякими недобрыми делами. Явка была необходима, чтобы не отвечать за беглеца, если он в бегах начнет красть и разбивать.
Бегали все, и рядовые крепостные, и приказчики над людьми и животами, служившие лет по 25, и сидевшие у господ своих «вверху у письма» их домашние секретари. Беглые уносили и свои животы, платье, скот, и прямое господское добро, иногда на большие суммы, тысячи на две, на три (на наши деньги). Особенно старательно выкрадывали господские коробейки с людскими крепостями, чтобы скрыть исковые улики, переменив себе в бегах имена. Но изощрялись и господа: с погоней за беглецами они посылали дворовых охотничьих собак, которые при виде своих настигнутых знакомцев ласками своими выдавали их личность: «знае де их». Побеги совершались в одиночку и скопом, семей в пять-шесть. У подьячего побежал из Суздаля крепостной с семьей, захватив господское имущество, причем покушался поджечь и госпожу свою с детьми в хоромах. Подьячий, находившийся тогда по делам службы в Москве, «побежал оттуда погоней» за беглецами, а тотчас по его отъезде побежал с Москвы оставшийся там другой его крепостной, «поймав достальные его животы»: все это совершилось в Суздале и Москве в 8 дней.
Общественные положения и отношения, сами по себе не имевшие ничего общего с крепостным правом, втягивались в него и искажались. В 1628 г. от дьяка бежал кабальный его человек Васька с женой и через 8 лет воротился к нему попом Василием, поставленным в этот сан рукою митрополита казанского и свияжского. После Уложение постановило таких священнослужителей из холопов по искам их господ отсылать к церковным властям на предмет поступления с ними «по правилам св. апостол и св. отец». Попа Василия дьяк принял неизвестно с каким назначением, и в том же году «тот его человек поп Василий с женою сбежал от него и снес с собою его денег 28 руб.».
Условиям крепостного права было порабощено даже дело народного образования в самых элементарных его видах. Мальчика для обучения мастерству грамоты отдавали мастеру в крепостные по жилой записи на урочные годы с правом смирять ученика за ослушание «всяким смирением». В 1624 г. московская богаделенка отдала священнику московского женского монастыря своего сына для обучения грамоте и вместе с бабушкой ученика, старицей того же монастыря, ручалась с неустойкой за его благоповедение и за то, что ученик, живя у своего учителя, будет у него «всякое дворовое дело делать». Отец Харитон обучил ученика грамоте и письму в 4 года, а крепостная запись на него взята была на 20 лет. Мать и бабушка, увидя, что отец Харитон «того малого сделал человеком, грамоте выучил», а еще 16 лет будет томить его в крепостной неволе, решили, «стакнувшись[46] с подходящими людьми, того малого у попа скрасть и потом на нем же, попе, его искать». Исход дела неизвестен. Быт беглых, как он рисуется в актах, заставляет забывать, что имеем дело с христианским обществом, оборудованным всякими властями, церковными и полицейскими. Дворовый человек убегал, бросая жену и детей, бродил по барским усадьбам, сказываясь вольным и холостым, под чужим именем. В одной усадьбе его женили на дворовой и брали на него в Холопьем приказе служилую кабалу. Новая жена становилась ему не «в любовь»; он бросал ее и, «попамятовав свой грех», шел к прежнему барину «старой своей жены и дочери выкрадывать», но здесь и попадался. Такую повесть читаем в одном акте 1627 г. Подобные похождения крепостных были столь обычны, что их отметило и Уложение.
