Он кричал от невероятной радости — радости быть с ней. Впервые он чувствовал подобное. О Дони, как он скучал по ней! Как он хотел ее!
Наслаждение охватило его, волнами омывая все его тело. Он вновь и вновь нырял в эти волны, и она тянулась к нему, охваченная голодной и мучительной страстью. Не ослабевая, не уставая, он вновь и вновь погружался в нее, и она всякий раз радостно встречала его, пока последняя волна Наслаждения — его вершина — не омыла их обоих.
Он целовал ее шею, ключицы, рот. Потом он внезапно остановился.
— Ты плачешь! Я сделал тебе больно! — Он вскочил на ноги и поглядел на нее сверху. Она лежала на земле, вся ее одежда была изорвана. — О Дони, что я наделал? Я ее изнасиловал! Как я мог так поступить? Ей только в первый раз было так больно. А я сделал это… О Дони! О Великая Мать! Как ты дала мне так поступить?
— Нет, Джондалар! — сказала Эйла. — Все в порядке. Ты не изнасиловал меня.
Но он не слушал ее. Он повернулся спиной, не в силах смотреть на нее, и пошел прочь, охваченный ненавистью к себе, чувствуя позор и раскаяние. Если он не в силах не делать ей больно — ему надо избегать ее. «Она права, выбрав Ранека, — думал он. — Я ее не достоин».
Глава 27
Мамут видел, как Джондалар вошел в дом, и слышал, что Эйла возится с лошадьми в загоне. Он чутьем понимал, что что-то не так. Когда она появилась в Мамонтовом очаге, ему показалось сначала, что она упала и больно ударилась. Но тут было нечто большее. Старик был обеспокоен не на шутку. Встав с лежанки, он подошел к Эйле.
— Надо бы повторить тот ритуал Клана с могучим корнем, — сказал он. — Давай попробуем еще раз — надо убедиться, что ты сделаешь все правильно.
— Что? — рассеянно спросила она, поглядев на него. — Ах да. Как хочешь, Мамут.
Она опустила волчонка на землю, но тот немедленно вскочил и помчался в Львиный очаг — к Ридагу.
Она стояла погруженная в свои мысли. Вид у нее был такой, словно она готова расплакаться.
— Так ты сказала, — начал он, надеясь мало-помалу разговорить ее, чтобы как-то облегчить ее бремя, — что Иза учила тебя, как приготовить напиток…
— Да. И как подготовиться самой.
— Твой Мог-ур, Креб, следил за тем, как ты все делаешь? Она помолчала.
— Да.
— Он, должно быть, был очень силен.
— Его тотемом был Пещерный Медведь. Он избрал его, дал ему силу.
— Участвовал ли кто-то еще в ритуале? Эйла опустила голову, потом кивнула.
— Этот человек помогал ему не утратить контроля за происходящим?
— Нет. У Креба было силы больше, чем у них всех. Я знаю, я чувствовала это.
Он взял ее за подбородок:
— Расскажи-ка мне об этом поподробнее, Эйла. Она кивнула:
— Иза никогда не показывала мне, как это делается, она говорила, что это слишком священная вещь, чтобы использовать ее всуе, но она пыталась в точности описать мне все это. Когда мы пришли на Сходбище Клана, мог-уры не хотели, чтобы я готовила для них напиток. Они сказали, что я — не из Клана. Может, они и правы. — Эйла кивнула и опять опустила голову. — Но больше некому было.
«Не начинает ли она понимать…» — подумал Мамут.
— Кажется, я сделала напиток слишком сильным — и слишком много. Они его так и не допили. Потом, после церемонии, во время женских танцев, я нашла эти остатки. Я была возбуждена, у меня кружилась голова, и я подумала: интересно, почему это Иза сказала, что выливать священный напиток нельзя? Ну вот я и… выпила его. Я не помню, что после этого случилось, — и все равно я этого никогда не забуду. Каким-то образом я присоединилась к Кребу и мог-урам, и они старались вернуть меня к началу бытия. Я вспомнила теплые воды моря, омывающие глинистые берега… Клан и Другие — все мы пошли из одного корня, ты знаешь это?
— Меня это не удивляет, — ответил Мамут, думая о том, сколько он мог бы почерпнуть из этого опыта.
— Но мне было очень страшно — особенно пока Креб не нашел меня и не стал мной руководить. И еще… с тех пор я… не такая, как прежде. Мои видения… как-то испугали меня. Думаю, они меня изменили.
Мамут кивнул:
— Это многое объясняет. Я все удивлялся, как это ты умеешь делать столько вещей, не учась.
— Креб тоже изменился. Благодаря мне он увидел что-то, чего не видел раньше. Я сделала ему больно, не знаю как, но сделала, — закончила Эйла, заливаясь слезами.
Мамут обнял ее, и она, дрожа и тихо всхлипывая, прижалась к его плечу. Слезы полились из ее глаз рекой — теперь она плакала о другом, о недавнем горе. Она больше не могла сдерживать слез — слез обиды, отвергнутой любви.
* * *
Джондалар смотрел на них из кухонного очага. Он хотел объясниться с Эйлой, может быть, попытаться все исправить. Когда он увидел, что она плачет, он решил, что она рассказала обо всем старому шаману. Его лицо вспыхнуло от стыда. Он не мог не думать о происшедшем в степи, а чем больше он думал, тем хуже ему от этого становилось. Джондалар сгорал от стыда и мечтал только об одном: поскорее уйти отсюда, не попадаясь на глаза Мамуту и Эйле, но он обещал Мамуту дождаться Весеннего праздника. Мамут сказал, что Эйле может что-то грозить, и, как бы он ни ненавидел себя, как бы ни хотел уйти, оставлять ее в опасности одну он не мог.
Ранек знал, что Эйла уехала с Джондаларом. Он рыбачил вместе с другими, но весь день его беспокоила мысль о том, что Зеландонии может обратно отбить у него возлюбленную. В одежде Дарнева Джондалар был неотразим, и резчик с его развитым эстетическим чувством понимал, что окружающие, в особенности женщины, не могли остаться равнодушными к чужестранцу. Но Эйла и Джондалар все так же держались порознь и были, кажется, по-прежнему отчужденны друг от друга, и Ранека это успокоило, но, когда он позвал ее к себе, она ответила, что устала. Он улыбнулся и пожелал ей спокойной ночи, радуясь, что она по крайней мере спит одна, если уж не с ним.
Эйла не столько устала, сколько была эмоционально истощена. Она долго пролежала в постели не смыкая глаз. Она рада была, что Ранека не было в доме, когда они с Джондаларом вернулись, и что он не рассердился, когда она в очередной раз ему отказала, — она все еще инстинктивно ожидала гнева и наказания за неповиновение мужчине. Но Ранек не был требователен, и его чуткость чуть было не заставила ее согласиться на его предложение.
Она попыталась понять, что же в конце концов произошло. Зачем Джондалар взял ее, если он ее не хочет? И почему он был с ней так груб? Джондалар в порыве страсти вел себя, как Бруд, но это не то же самое. Он был груб, напорист, но он ее не насиловал. Она знала, в чем дело! Бруд хотел только причинить ей боль, сделать ее покорной. Джондалар желал ее, и она тянулась к нему всем своим существом. Почему же он был так холоден потом? Почему он вновь ее отверг? Почему он разлюбил ее? Когда-то она думала, что знает его. А сейчас она совсем его не понимала. Она свернулась калачиком и тихонько заплакала.
