— Да процесс был интересный, а я как раз сидел на больничном, делать было нечего… Там же пострадал этот мальчишка — сын Валерия Харитонова.
— Харитонова, — кривится Карина.
— Надеялся, что они по суду отберут у компании лицензию на строительство и потребуют провести экспертизу остальных зданий, даже смотрел, сколько районов застраивались Аркситектом, но Харитоновы есть Харитоновы. Как всегда удовольствовались денежной компенсацией и замяли скандал.
— Какой ужас! Разве можно так? Это же их ребенок! — ужасается Карина.
— Судя по всему, Кирилл тоже так рассудил, потому что бросил семейный бизнес и вернулся в Германию, к жене.
Хмыкаю. В такие моменты я чувствую радость от мысли, что являюсь сиротой.
— Сколько времени понадобится на разбор завалов? Кто-нибудь знает? — спрашиваю, переводя тему.
— Много. Но зато все врачи в ближайшее время будут заняты на экстренных операциях, а Жен караулит хитрый Капранов, — победно улыбается Алекс.
— То есть у нас есть шанс дождаться, когда умрет нужный человек? П*здец перспектива, — фыркаю.
— У нас просто есть шанс, Сантино. И все, — напоминает Карина. — Нельзя помочь всем, но за своих биться необходимо.
Она коротко кладет руку мне на плечо, а затем встает, опираясь, и идет за очередной дозой кофеина. Кстати, если бы вы знали, как она меня обнимала и рыдала от счастья. Я даже почти смирился с участью парня, которого все время поливают слезами какие-то бабы. Но раз у Карины, как я уже говорил, статус-кво, — приходится это терпеть.
Жен
Над моей головой новогодняя гирлянда. Это первое, что я вижу, когда просыпаюсь, потому что она подвешена к потолку, а мне приходится спать на спине, пока не заживет шрам. Гирлянда уложена в форме перекошенной елки, но это безумно мило, если учесть, что я не могу провести новогодние праздники дома.
— Это сделал Арсений, — говорит мама. — Сразу после того, как его выпустили под залог.
— Ты намеренно испортила мне новогоднее волшебство? Да что ты за человек такой?! — вздыхаю. Это у нас такая новая игра. Называется «сведи любой разговор к Арсению».
Мама сидит в кресле рядом с моей кроватью и что-то вяжет. И да, я проспала слишком многое. Например, момент, когда она окончательно и бесповоротно влюбилась в моего бывшего парня и начала называть его по имени, а не порнопрозвищу.
— А ты? Как проснулась, еще от наркоза не отошла, а уже вон выставила. А ведь он…
— Да-да, он меня украл, попался за это стараниями наших доблестных (и разобиженных) героев-медиков, угодил в тюрьму на пару с Капрановым, а папа потратил еще один миллион, чтобы их выкупить. С моим мозгом все в порядке, не нужно напоминать.
— А с совестью? С ней тоже порядок? Не знаю, мне, например, кажется, что она мешалась при операции, ее отрезали, положили в лоток, а вот на место вернуть забыли, и решили соврать, что операция прошла успешно! Клянусь, врачи определенно что-то сделали с той доброй девочкой, которую мне удалось вырастить.
Приходится прислушаться к самой себе. Ведь недаром говорят, что у многих после пересадки сердца меняется характер или вкусовые предпочтения, но вроде бы все то же самое я чувствовала и до операции. Чувство брошенности, которое оставил мне Арсений, когда хлопнул дверью, даже не оглянувшись.
— Что, было настолько больно? — вдруг поражает мама мишень с первой попытки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Было, — признаюсь и отворачиваюсь. — Он был мне нужен, ведь больше, казалось, ничего не осталось, только он. Думала, терпимо, выдержу, но затем он взял и ушел. Как я могу снова довериться человеку, который все время уходит и отталкивает меня? Я потеряла работу. Не знаю, когда смогу вернуться в хирургию, и смогу ли вообще. Я должна быть уверена в плече, на которое опираюсь в такой ситуации. Гирлянду в форме елки любой дурак выложит!
— Хорошо, поговорим об этом позже, — вздыхает мама, но не съязвить напоследок она просто не в состоянии: — Еще раз.
Я пришла в сознание после операции около недели назад. И рядом были все, даже раскаявшаяся Ви с обгоревшим во время медового месяца носом… но не было Арсения. И несмотря на то, что мне все время рассказывают о том, как он был заботлив, пока я находилась без сознания, травма от того, что его не было рядом, когда я заснула и проснулась, осталась. И гирлянда… Я верю, что это не Ян ползал по потолку, приклеивая провода и удлинитель скотчем к побелке, но все равно странно.
Он приходил потом, когда отец внес залог за них с Капрановым, но я не смогла выдавить из себя ни слова. Молча прослушала суховатое чистосердечное признание… и попросила уйти. Я просто не нашла в себе сил на еще один виток нервотрепки. Может и так, может он прав, но куда деть осадок, это ощущение предательства, которое осталось?
Пытаюсь поднять руку, чтобы вытереть слезы с висков, но это больно, и приходится изловчиться сделать это подушкой.
И Ви еще здесь. С ней тоже тяжело. Разговоры не складываются, отношения не срастаются — как перелом, в котором застряло нечто инородное. Все то же недоверие. Мне хочется стать более озлобленной, осторожной и практичной, чтобы поберечь новое сердце, но вместо легкости я чувствую себя будто не на месте. Я проспала слишком много: жизнь изменилась, а я осталась прежней. Одни получили несколько песчинок времени для своего ребенка, другие — надежды, опускающиеся на мир с каждым новым годом. Кто-то понял, что часы одиночества, порожденного обидой, очень сильно переоценены, а у кого-то на губах и вовсе волшебным образом расцвело слово «люблю». И только я сомкнула веки после дозы снотворного, а открыла их в очередной агонии боли и с куском чужого организма в груди… Мне никто не дал девяти дней на осознание, все просто стало другим…Внезапно и моментально.
Мне нужно время, а все хотят, чтобы я расплакалась от счастья уже сейчас. Они наивно думают, что раз у меня теперь большое и здоровое сердце, то в нем найдется еще больше места. Для совсем-совсем всего…
— Как себя чувствуешь? — спрашивает Дима.
— Нормально, но вот моя задница скоро приобретет неожиданную для молодой женщины плоскостность, — жалуюсь.
— Подушку положить повыше? — без труда догадывается Дима, посмеиваясь.
— Если можно.
Но даже с его помощью такое незначительное действие требует огромных усилий, и я стараюсь убедить себя в том, что эти неприятные реабилитации скоро отойдут в прошлое хоть на какое-то время…
— Твоя мама переживает, что ты грустишь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Мне вырезали сердце и все время рассказывают о том, как они были испуганы моим решением не позволить истязать бессознательное тело до самой смерти мозга. Я видела кучу людей, не понимающих этот феномен, и решила, что не хочу быть очередным коматозником, над которым спорят все, кому не лень.
— Ну что тебе сказать, отвечай теперь за последствия со всей возможной ответственностью. Никто же не говорит, что принимать решения просто. А грустить нормально. Это проходит.
