таком деле и не слыхали. — Мужчина с минуту пристально смотрел на Неда. Через минуту Нед сказал: — Хи-хи-хи.
— Так-то лучше, — сказал мужчина. — Я было подумал, мы с тобой перестали понимать друг друга. — Он сказал Буну: — Лучше бы кто-нибудь за руль сел.
— Ладно, — сказал Бун. — Садись, правь, — сказал он мне. И я полез в машину и потащил с собой всю грязь, что была на мне. Но покамест мы еще не двинулись с места. Мужчина сказал:
— Я раньше забыл предупредить вас, так лучше сейчас предупрежу. Цена-то с прошлого года в два раза выросла.
— Это почему? — сказал Бун. — Машина та же, и лужа та же, и сдохнуть мне, если грязь не та же.
— То было в прошлом году. Сейчас спрос больше. Такой большой спрос, что грех цену не набить.
— Ладно, будь ты проклят, — сказал Бун. — Поезжай. — И мы поехали к следующей луже, и это был позор, потому что двигались мы со скоростью мулов, и так без остановки въехали в лужу и выехали из нее. Перед нами был мост, а за ним мы видели дорогу, она вела вверх, туда, где кончалась низина Адова ручья и начиналась безопасность.
— Ну, теперь можете радоваться, — сказал мужчина. — Пока назад не поедете. — Бун отцепил машину, Нед отстегнул постромки и передал дышло мужчине, так и не сошедшему с мула.
— Мы этой дорогой назад не поедем, — сказал Бун.
— Я тоже бы не поехал, — сказал мужчина. Бун вернулся к луже и смыл немного грязи с рук, потом снова подошел к машине и вынул четыре доллара из бумажника. Мужчина не двинулся с места.
— С вас шесть долларов, — сказал он.
— В прошлом году было два доллара, — сказал Бун. — Теперь ты сказал в два раза дороже. Дважды два будет четыре. Все в порядке. Вот четыре доллара.
— Я брал доллар с пассажира, — сказал мужчина. — В прошлом году вас было двое. Значит, два доллара. Теперь цена удвоилась. А вас трое. Значит, шесть долларов. Может, тебе охота обратно в Джефферсон пешком прогуляться, только бы двух долларов не платить, но, может, этому парнишке и этому черномазому неохота.
— А может, мне тоже неохота, — сказал Бун. — А что, если я не заплачу тебе шести долларов? А что, если я тебе заплачу шиш?
— Отчего ж, можешь и не платить. — сказал мужчина. — У этих мулов день выдался нелегкий, но, сдается мне, у них хватит силенок оттащить эту штуку туда, откуда они ее выволокли.
Но Бун уже махнул рукой, сдался, признал себя побежденным.
— Да пропади оно все пропадом, — сказал он. — Этот парнишка еще вчера соску сосал. Так неужто за ребенка…
— Может, ему легче будет дойти пешком до Джефферсона, — сказал мужчина. — Но не быстрее.
— Ладно, — сказал Бун. — Но ты на этого посмотри. Если даже отмыть его от грязи, он все равно белее не станет.
Мужчина с минуту разглядывал что-то вдали. Потом снова посмотрел на Буна.
— Сынок, — сказал он, — моим мулам все одно, они цвет не различают.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Бун пообещал Неду и мне, что стоит нам одолеть низину Адова ручья, и мы — в цивилизованном мире; по его словам выходило, будто за ручьем машин на дорогах ну прямо как мух. Хотя, может, сперва необходимо было, чтобы Адов ручей стал далеким, как преддверие преисподней, или страна забвения, или хотя бы он просто скрылся из виду; может, мы были недостойны цивилизации, пока не отряхнули грязь Адова ручья с наших шин. Так или иначе, пока еще ничего не произошло. Мужчина забрал шесть долларов и зашлепал со своими мулами и дышлом восвояси; я, кстати, заметил, что он не стал возвращаться к домику, а пошел прямиком через болото и скрылся вдали, словно его рабочий день окончился. Нед тоже это заметил.
— Он не хапуга, — сказал Нед. — Да и чего ему хапужничать? Еще и обеденное время не подошло, а уже шесть долларов заработал.
— По мне, так уже подошло, — сказал Бун. — Тащи сюда еду.
Мы взяли коробку с завтраком, которую нам дала с собой мисс Болленбо, и лебедку, и топор, и лопату, и наши башмаки, и носки, и мои штаны (с машиной мы ничего не могли поделать, да и не стоило делать зряшную работу, пока не доберемся до Мемфиса, где уж наверняка — так мы, во всяком случае, надеялись — больше не будет жидкой грязи), и спустились опять к ручью, и отмыли инструменты, и сложили лебедку. С Буновой и Недовой одеждой мы тоже ничего не могли поделать, хотя Бун вошел в воду, как был, не раздеваясь, помылся и даже пытался подбить Неда последовать его примеру, поскольку ему, Буну, было во что переодеться. Однако Нед согласился лишь снять рубашку и тут же снова напялил сюртук. Я, помнится, говорил тебе про чемоданчик Неда, — в чужих, так сказать, краях он из части его снаряжения превращался в часть персоны, как портфель дипломата, где, подозреваю, порою бывает еще меньше содержимого (я имею в виду Недову Библию и две столовых ложки дедушкиного — по всей вероятности, лучшего — виски).
Затем мы перекусили — ветчина, и жареные цыплята, и булочки, и домашнее грушевое варенье, и пироги, и кувшин пахтанья, — и потом сняли дополнительную грязестойкую цепь (вся ее стойкость оказалась жалким хвастовством), и замерили бензин в баке, — дань не столько расстоянию, сколько времени, — и двинулись в путь. Потому что теперь жребий был действительно брошен; мы больше не предавались раскаянию, сожалениям, мыслям о том, что было бы, если бы… Переправившись по Железному мосту в другой округ, мы перешли Рубикон, а теперь, одолев Адов ручей, мы опустили решетку крепостных ворот и сожгли мосты. И выглядело это так, будто мы завоевали себе нынешнюю передышку, получили ее в награду за неколебимую решимость или за отказ признать свое поражение, когда мы оказались лицом к лицу с ним или оно оказалось лицом к лицу с нами. А может, просто Добродетель отступилась от нас, передала He-Добродетели, чтобы она так холила, и пестовала, и баловала нас, как мы того заслужили, продав (и теперь уже безвозвратно) наши души.
Даже сама местность заметно изменилась. Фермы стали больше, зажиточнее, изгороди — более частые, появились покрашенные дома и даже покрашенные амбары; воздух и тот стал отдавать городом. Наконец, мы выехали на широкий тракт, уходивший вдаль, прямой как струна, весь в глубоких выбоинах от колес. Бун сказал с каким-то торжеством, словно мы раньше спорили с ним или
