Коллер: Должен вам заметить, что все, что сейчас происходит, какое-то безумие. Рейхсмаршал действовал честно, он всего лишь задал фюреру вопрос…»
В конце концов Коллер узнал, что на него наложен домашний арест. Выразив протест и заявив, что его арест – это наилучшее средство парализовать люфтваффе в тот момент, когда ему надо выполнить самую важную задачу за всю войну, Коллер вспомнил, что на его столе лежит проект обращения к вермахту и народу, которое он с трудом написал за пару часов до появления Бредова. Трудно было даже представить более компрометирующий документ, и Коллер незаметно сунул его в карман, прежде чем его отвели под конвоем в его спальню…
Но поспать ему так и не удалось: в 5 часов утра 24 апреля явился Бредов с сообщением, что по приказу фюрера генерал должен немедленно прибыть в Берлин. Коллер переспросил: «В Берлин?» И продолжил: «Я нахожусь под арестом, а если полечу в Берлин, то могу скрыться. Если только меня не будут сопровождать конвоиры из СС! Но об этом не может быть и речи! К тому же уже слишком поздно: я смогу вылететь не раньше 7 часов утра, а приземлиться в Берлине в светлое время суток невозможно.
Если мой самолет собьют, это не принесет никому никакой пользы…» Бредов ушел за новыми распоряжениями, потом вернулся и сказал, что Коллеру действительно не следует вылетать днем и что фюрер отменил распоряжение об его аресте. Зато генералу было строжайше запрещено входить в контакт с Герингом.
Тем временем в Оберзальцберге Геринг лишь тайком мог говорить с женой, так как все арестованные находились под неусыпным наблюдением. Стараясь утешить Эмму, он говорил: «Вот увидишь, завтра все устроится. Это какое-то недоразумение. […] Неужели ты хотя бы на секунду могла предположить, что меня приказал арестовать Гитлер? Меня, который двадцать три года был предан ему телом и душой? Поверь, я прекрасно знаю, кто отдал приказ об аресте».
Эмма тоже знала, но именно это ее и беспокоило… Новый день, 24 апреля, не принес никаких новостей извне, каждый арестант оставался в своей комнате под усиленной охраной. Но утром следующего дня послышался гул, который постепенно усиливался. Внезапно раздался рев сирены, и одновременно упали первые бомбы. Это был массированный налет на Бергхоф четырехмоторных бомбардировщиков «Ланкастер». Эсэсовцы спешно затолкали Геринга, его жену и дочь и его адъютантов в подвал виллы. Но даже в этом укрытии рейхсмаршалу не позволили общаться со своими близкими. Сразу же после того, как отбомбилась первая группа самолетов, офицер СС приказал всем перебраться в большое бетонное укрытие, устроенное в скале. В недостроенном убежище было неудобно, зато оно располагалось на глубине 30 метров и могло выдержать прямое попадание любой бомбы, что само по себе успокаивало, потому что начался второй налет. Через двадцать минут прозвучал отбой тревоги. Выйдя на воздух, арестанты смогли оценить ущерб от бомбардировок: казарма отряда СС и вилла фюрера оказались сильно повреждены, а половина виллы Геринга рухнула. Так что всем пришлось перебраться в бетонное укрытие…
Именно туда оберштурмбанфюрер СС Франк принес Герингу свежую телеграмму из Берлина: «Учитывая большие заслуги рейхсмаршала, фюрер решил не приговаривать его к смерти. Но лишил его всех должностей и исключил из партии. Фюрер объявит немецкому народу, что рейхсмаршал отошел от дел из-за ухудшившегося здоровья». По словам Эммы Геринг, это послание погрузило ее мужа в угнетенное состояние. До следующего дня он постоянно перечитывал телеграмму, а затем попросил одного из охранников-эсэсовцев, дантиста Поста, послать в Берлин ответ такого содержания: «Если Адольф Гитлер считает, что я изменник, и верит в это, то пусть прикажет меня расстрелять. Но он должен освободить мою семью и мое окружение». Эмма, не желая от него отставать, пожелала добавить следующее: «Если Адольф Гитлер считает, что мой муж мог нарушить долг верности по отношению к нему, тогда он должен расстрелять меня и Эдду[626]». Телеграмму отослали, а оберштурмбанфюрер Франк спустя несколько часов зачитал ответ: «Да, всех предателей расстрелять, вместе с теми, кто их сопровождает». Однако сообщение содержало две приписки: «слугу Роберта, сиделку Кристу и служанку Эльзу не расстреливать»[627], «приговор привести в исполнение только после падения Берлина».
Последняя фраза заставила задуматься: почему именно «после падения Берлина»? Да потому, что к тому моменту фюрер уже будет мертв! Значит, телеграмму написал не он[628]. Именно об этом подумала Эмма Геринг, после чего обратилась к оберштурмбанфюреру Франку. «Я его попросила поразмыслить над тем, – вспоминала она, – что мой муж мог быть расстрелян на основании радиограммы, которая по сути своей была анонимкой. В той неразберихе, что царила в рейхсканцелярии, радиограмму мог послать кто угодно. Я не считала фактом то, что радиограмму послал Адольф Гитлер». По словам Эммы, это заставило задуматься ее тюремщика, но Франк, обученный подчиняться беспрекословно, в конечном счете сказал ей, что, когда придет время, выполнит полученный приказ.
В тот день из Берлина новых распоряжений не поступило. Дело в том, что обитатели бункера под рейхсканцелярией были полностью сосредоточены на обороне Берлина, который удерживали 44 600 солдат вермахта, 42 500 ополченцев из «фольксштурма», плохо обученных и слабо вооруженных, 2700 подростков из гитлерюгенда и несколько сотен членов Германского трудового фронта и Организации Тодта, которые получили задание оборонять мосты через реки Шпрее и Хафель. Им противостояли армии Жукова и Конева: 2 миллиона солдат, поддерживаемых артиллерией, танками и авиацией. Советские войска заняли южные окраины столицы Германии уже 24 апреля, затем совершили обходной маневр и к вечеру 25 апреля полностью завершили окружение города. В тот же день части Красной армии встретились с американскими войсками на Эльбе около города Торгау. Так Германия оказалась разделенной на две части, и взятие Берлина считалось делом нескольких дней.
Но советские войска продвигались к превращенному в руины центру столицы весьма осторожно, а 26 апреля Гитлер еще рассчитывал на прорыв блокады 12-й армией Венка. Она двигалась с запада, и ее передовые части уже находились на подступах к Потсдаму. А 9-й армии Буссе было приказано прекратить бои на востоке и двигаться на усиление наступления Венка. Тем временем моторизованный танковый корпус генерала Хольште должен был ударить с северо-запада, проложить путь на юг и соединиться с войсками Венка у Берлина. Так немецкое верховное командование планировало разорвать советское кольцо окружения и нанести Красной армии историческое поражение у стен столицы рейха! Разумеется, это была химера. В составе армии генерала Венка к тому времени осталось всего три пехотных дивизии без танков и без артиллерии, а тринадцать потрепанных дивизий 9-й армии Буссе были практически окружены западнее Одера и не имели ни малейшего шанса пробиться к Потсдаму. А вот где находился корпус генерала Хольште, вообще никто не знал… Несколько остававшихся боеспособными эскадрилий Ме-109 и ФВ-190 еще осуществляли налеты на места сосредоточения советских войск вокруг Берлина, но действовать они могли лишь с аэродрома в Рёхлине, горючего им катастрофически не хватало и они несли значительные потери. Аэродромы Гатов и Темпельхоф постоянно обстреливала советская артиллерия, и приземлиться в Берлине можно было, только используя в качестве взлетной полосы шоссе «Запад – Восток», да и то после преодоления огневой завесы ПВО противника.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
