Кто хорошо работает, тот хорошо отдыхает. Геринг, Бюлер и Коллер устроили себе поздний обед, попутно рассмотрев те шаги, какие следовало предпринять в случае согласия Гитлера или его молчания. «В обоих случаях Геринг решил действовать быстро и энергично, – вспоминал Коллер. – Он не намерен сдаваться русским, но готов незамедлительно капитулировать против западных держав. Именно поэтому он решил уже в воскресенье (24/4) вылететь на встречу с генералом Эйзенхауэром. Геринг считал, что в мужском разговоре с ним ему удастся быстро прийти к соглашению, и поручил мне сделать все необходимое, чтобы вылет состоялся в самое ближайшее время. […] Потом он заговорил о немедленных перестановках в кабинете министров рейха, начиная с замены Риббентропа. Он заявил, что хотел бы лично возглавить Министерство иностранных дел, но другие обязанности делают это невозможным». А пока он поручил Коллеру составить обращение к народу и вермахту. В каком духе? «Надо внушить русским, – пояснил Геринг, – что мы продолжаем войну на Востоке и на Западе, но при этом американцы и англичане должны сделать из этого вывод, что мы больше не намерены продолжать войну на Западе. А солдаты должны понять так, что война продолжается, но при этом почувствовать, что она близится к концу и что перспективы конца более благоприятные, чем может казаться». Коллер развел руками: «Такой дипломатический шедевр намного превосходит мои способности». Геринг заметил: «Мне больше некому это поручить. Вы должны попытаться сделать это, Коллер!»
По правде говоря, начальник Генерального штаба люфтваффе не узнавал своего шефа. «Теперь, когда жребий был брошен, – пишет Коллер, – он стал весьма энергичным и предприимчивым, словно сбросил с плеч тяжкий груз. […] Раньше, после бурных споров с Гитлером, Геринг с уверенностью повторял мне слова и выражения фюрера как собственные, я называл его “голосом хозяина”. Но теперь он полностью преобразился. Во время обеда он весь сиял и радовался ожидавшим его новым задачам».
Было это временным оживлением или показным оптимизмом? Ведь когда Герман Геринг увиделся с женой, оптимизма у него значительно поубавилось. Он сказал Эмме: «Вот я и стал руководителем Германии, теперь, когда все разрушено и уже слишком поздно что-либо предпринимать. Фюреру нужно было дать мне все полномочия для ведения переговоров еще в декабре. Ведь тогда я его об этом просил! […] Хотя, может быть, не все еще потеряно. Я сделаю невозможное, чтобы избавить Германию от унизительного мира. Может быть, мне все же удастся добиться приемлемых условий». Сама Эмма Геринг вспомнила, что «он хотел сделать все возможное, чтобы установить контакт с Черчиллем, Эйзенхауэром и Труменом сразу же после получения согласия на это Гитлера». Она также вспомнила, что муж мимоходом сказал ей: «Министр Ламмерс рекомендовал мне действовать, не дожидаясь полномочий от фюрера. Но я отказался».
Это, несомненно, было ошибкой: после многих лет работы в рейхсканцелярии Ламмерс достаточно хорошо разобрался в образе мыслей фюрера, чтобы всерьез принимать его мнение. Но в царившей тогда обстановке всеобщего волнения вопрос о полномочиях казался несущественным. Впрочем, все в Берлине должны были понимать, что эта предосторожность стала необходимой из-за остроты ситуации и плохой связи столицы с остальной страной. Но при этом следовало допустить, что в рейхсканцелярии существует хотя бы видимость порядка…
Двадцать третьего апреля, во второй половине дня, министр вооружения и боеприпасов Альберт Шпеер, в ведении которого больше не было никакой военной промышленности, приземлился на борту легкого самолета перед Бранденбургскими воротами и явился в рейхсканцелярию, уже подвергавшуюся обстрелам советской артиллерии. Спустившись по пятидесяти ступеням, которые вели в «фюрербункер», он вошел вместе с Борманом в кабинет Гитлера и поразился его апатичному виду. «Он не проявлял никаких эмоций, казался опустошенным, усталым и безжизненным, – вспоминал Шпеер. – […] В тот день он уже не сказал мне ни слова о непременном изменении обстановки, об остававшейся еще надежде. Устало, словно это был уже решенный вопрос, он начал говорить о своей смерти: “Я решил остаться здесь. […] Сам я участвовать в боях не буду. Потому что могу получить ранение и попасть в руки русских. Я также не желаю, чтобы мои враги глумились над моим телом, и поэтому приказал, чтобы меня сожгли. Мадемуазель Браун пожелала уйти из жизни вместе со мной, а Блонди[624] я убью раньше. Поверьте, Шпеер, мне просто расстаться с жизнью. Короткое мгновение, и я освобожусь от всего, избавлюсь от этого жалкого существования”».
Но верховное военное командование рейха продолжало работать по инерции: начальник штаба сухопутных сил Кребс явился на доклад, и оперативное совещание началось как обычно. Правда, отсутствовали главные руководители страны и военачальники, остались только несколько офицеров связи. На столе лежала только карта Берлина, данные о продвижении советских войск были отрывочными. Но ритуал соблюдался неукоснительно, каждый играл свою роль, а фюрер даже выказал некоторый оптимизм: 9-я армия Буссе, сказал он, вот-вот должна двинуться на запад и соединиться с 12-й армией Венка, которая ударом на север прорвет блокаду Берлина. Однако совещание закончилось раньше, чем обычно. И Шпеер, удивленный тем, что только что услышал, вышел в узкий коридор бункера. Там он встретил Геббельса, не утратившего ни капли фанатизма, и в последний раз навестил его жену Магду, которая пришла с шестью детьми, чтобы умереть «в этом историческом месте».
Попрощавшись с женой Геббельса, Шпеер стал свидетелем большого оживления в коридоре и вскоре понял его причину: «Только что пришла телеграмма от Геринга, и Борман понес ее фюреру. Я незаметно пошел за ним, движимый любопытством. В своей телеграмме Геринг просто спрашивал у Гитлера, должен ли он, руководствуясь приказом о преемственности, взять на себя руководство рейхом в случае, если Гитлер останется в крепости Берлин. Но Борман представил его телеграмму как ультиматум, как изменническую попытку узурпировать власть. […] Поначалу Гитлер реагировал на это с той же апатией, в какой пребывал утром. Но предположение Бормана получило подкрепление, когда пришла вторая телеграмма от Геринга». Это была копия телеграммы, направленной во второй половине дня Риббентропу и начинавшейся словами: «Я попросил фюрера дать мне указания до 22 часов 23/4» – и заканчивавшейся так: «В случае если до 24 часов 24/4 вы не получите никаких других распоряжений от самого фюрера или от меня, вам следует незамедлительно прибыть ко мне самолетом». Шпеер пишет: «Борман возбужденно вскричал: “Геринг предает родину! Теперь он уже отправляет телеграммы членам правительства, сообщая им о том, что с 24 часов намерен выполнять ваши полномочия, мой фюрер!” Если Гитлер при прочтении первой телеграммы оставался довольно спокойным, то теперь Борман явно победил. Его злейший враг Геринг был лишен права преемственности телеграммой, текст которой сам Борман и продиктовал Гитлеру».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
