И верно тогда, брешью в моей надежде вновь воспользовалась иллюзия, морок. Я услышал плач. Детский. Он эхом разносился по залам, и он пробуждал в душе уже, казалось, давно забытые чувства. Я, подозревая о том, что это всего лишь дурное видение, отправился на этот плач. По началу, я видимо пошел не туда: эхо затихало. Но вскоре я, наконец, достиг источника. Коридор вывел меня к просторной галерее. Тусклый свет, магического происхождения, освещал его. А в углу сидела маленькая девчушка. Она и плакала, изредка водя головой из стороны в сторону и снова утыкаясь в колени, сквозь плач она что-то лепетала. Сначала я даже хотел уйти подальше. «Это лишь иллюзия!» — говорил я сам себе. — «Фантазия воспаленного разума!».
Но она выглядела столь одинокой, напуганной. Это задело меня и все подозрения, вся хрупкая защита против иллюзий рухнула: я поддался (но тогда мне даже и в голову не пришло это, все было как в тумане). Тихонько стал приближаться к ней. Когда я оказался довольно близко, мне удалось разглядеть девчушку. Еще небольшие остроконечные уши, острые черты заплаканного лица, на котором читалось выражение страха. Черные волосы были заплетены в косу, выразительные золотистые глаза. Я узнал ее! Не то, чтобы я когда-то видел эту девочку. Но описание в письмах моего отца были довольно красочны. Маленькая, заплаканная, испуганная девчушка была моей внучатой племянницей, Алиэнной. «Но… ей должно быть… было лет тридцать, когда их всех… предали», — воспоминания глубоко ранили мою душу, отчего иллюзия племянницы, которую я и в жизни то не видел, сделалась более чем реальной.
С каждым приближением ее лепетания становились все более отчетливыми.
— Дедушка Соворус? Дедушка Соворус, почему так темно? Где мама и папа? — вопрошала она. — Куда они увели дедушек? Где все? Как же холодно… — каждое ее слово делало все больнее. Неужели так она себя чувствовала, когда все произошло? — Ну где же ты, дедушка Соворус? Мне страшно… Почему тебя так долго нет? Ты же всесильный маг. Спаси нас, спаси маму и папу! — плакала девчушка.
Факел исчез у меня из руки (не знаю, бросил ли я его где-то в начале галереи или он просто пропал), я обратил на это внимание слишком поздно. В тот момент я присел на колено подле плачущей Алиэнны и положил ей руки на плечи.
— Вот я. Не плачь, дитя! — чудом она успокоилась. Лишь легкие всхлипы и шмыганье носом теперь раздавалось эхом по галерее. — Не бойся! Я здесь.
Алиэнна затихла. Спустя минуту начала приподнимать голову. Я поглаживал ее по волосам. Она же протерла кулачками глаза и подняла их на меня. Но в глазницах зияла пустота. Зловеще улыбнувшись, она нечеловеческим голосом закричала:
— ТЫ НИКОГО НЕ СПАС!
За этим последовал душераздирающий вопль. Ошарашенный, лишенный всяких чувств, я отпрянул от морока, как от огня. Спешно я заслонил ладонями уши и стал отступать. Но зацепился ногой за что-то и рухнул наземь, ударившись спиной и головой. Вопль либо затих сразу, либо я потерял сознание на некоторое время. Я все еще был в галерее освещенной магическим светом. Тут надо мной нависла рука. Протягивал ее молодой худощавый, но высокий, с задоринкой во взгляде бледнокожий эльф. Теплая улыбка на лице моего брата Вандила заставила меня немного расслабиться. Я приподнялся и попытался схватиться за протянутую мне руку. Но, как только я оттолкнулся и практически зажал в своей ладони крепкую ладонь брата, он отвел ее. Я рухнул вновь. За этим последовал смех. Совершенно не дружеский, как бывает при подколке со стороны приятеля. Нет. Этот был зловещий, что пробирал до глубины души и заставил бы поежиться даже самого смелого человека. Недоумевая, я взглянул на брата, что стоял надо мной. Лицо его сменилось, стало более старым, покрытым несколькими морщинками, и с хитрой улыбкой на нем. Сам он теперь был сгорблен, крепость ушла из его рук и тела.
— Больно, братец? — раздался его голос. Тот самый, что я помнил с самого детства. — Это ничто. Лишь толика той боли, с которой я живу по твоей милости!
Да. Воспоминание ударило меня сильнее, чем слова. Я помнил свою ошибку, свое хвастовство и чем оно обернулось. И каждый день жалел об этом. Хромым калекой Вандил стал по моей вине. И сейчас он был прав. Всю оставшуюся жизнь он терпел боль, каждый день пробуждался с ней и засыпал.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Он отошел. Поднявшись самостоятельно, я увидел перед собой практически всю семью. Вот статный, с серьезным вытянутым лицом, роскошной бородой заплетенной в косу и перевязанную бронзовым кольцом, стоит отец — Элактион. Рядом с ним худощавый, сгорбленный, хромой Вандил, опирающийся на трость, со своей женой Лэиной. Дальше крепкий, серьезный Эландиль, мой племянник, и его жена Алориэн. Они держали руки на плечах Алиэнны. Все они взирали на меня со злобой и хитрой ухмылкой.
— Ты разочаровал меня, сын! — прозвучал голос отца. — Подумать только… Из-за тебя погибла любимая Нимуэнин, дала тебе жизнь, а ты?! — и снова меня задели за живое. Мать умерла при родах. И всю свою жизнь я считал себя повинным в ее смерти. Сердце заболело, но отец и не думал оканчивать муку. — Искалечил брата, бросил нас всех. Мы защищали тебя, за это нас и погубили… А ты… даже не пытался помочь… Ничтожество!
— Ну и хорошо, что он ушел, — вставил Эландиль с ненавистью. — Что он мог? Снова кого-нибудь покалечить? Нам жилось хорошо без него. А он не смог смотреть в глаза отцу за то, что сотворил с ним. И бежал! — Когда я покалечил брата, Эландиль был лишь младенцем (мне и самому-то тогда было немного). Но с самого сознательного возраста он ненавидел меня. Как ненавидела и Лэина.
— Я ухаживал за тобой, брат, — пытался я оправдаться, помня, что Вандил не винил меня (открыто, во всяком случае). — Отплачивал за свою ошибку день за днем.
— Твоя жалость была мне противна! — ответил Вандил. — Уродец со своей магической силой!
— Трус! — бросил Эландиль.
— Позорище! Ты недостоин носить имя Маретов! — прозвучал голос отца.
— Убийца!
— Подлец!
— Недостоин быть носителем силы аэриев!
И полетели оскорбления, ранящие до глубины души. Я правда оставил семью, когда аэрий Варсил даровал мне силу. Я правда не помог им, когда они нуждались во мне больше всего. И от того делалось больнее. Я схватился за сердце и упал на колени. Но родные не унимались. Они перечисляли все мои ошибки, злобно хохотали. Все это продолжалось невыносимо долго. О том, что это было лишь видение, иллюзия, я и думать забыл. Я не мог больше слушать, стал умолять прекратить эту муку.
Все это довело меня до полоумного состояния. Я валялся на полу, затыкая уши и повторяя только: «Прекратите! Прекратите! Десятеро, помилуйте!». В один момент все закончилось. Тишина. Но я не поверил. Продолжал лежать с заткнутыми ушами. Однако вскоре все же решился подняться. Галерея была не сном и не видением. Я все еще находился в ней под светом магических светильников.
Подошел к стене и сел подле нее. Из глубины подсознания стали всплывать самые потаенные сцены из моей долгой жизни. И все, что говорили видения, было правдой. Больнее всего становилось от того, что я даже и объясниться с родными не мог. Все они: отец, брат, племянник, их жены и внучка — были убиты, потому что я был служителем аэриев. Тех, кого альды презирали и с кем боролись. Все «поклонщики» были убиты. Также могли быть стерты и прочие свободные народы, если бы не взрыв в Серой горе. А я даже и не знал о смерти всех родных. Только спустя годы окончания войны «Машин» пришла весть от кого-то из уцелевших альдов. Я мог им помочь. Мог спасти… Но не спас…
Горько было и от того, что даже увидеть их души в Аэре я не мог, ведь магистрам дана бесконечно долгая жизнь… Да и попали они в Аэр? Я надеялся, что для них там нашлось место, хоть альды и не верили в богов. С болью на сердце, я заснул беспокойным сном.
Пробудился я от прикосновения. Теплая ладонь погладила меня по щеке. Пальцы аккуратно погрузились в жесткую бородку. Это было наяву или всего лишь воспоминанием? Давно я чувствовал такие прикосновения. Были они столь прекрасны. Я невольно улыбнулся. И тогда послышался смешок. Звонкий, как переливающийся ручей, как трель певчей птицы. От него становилось приятно на душе. Такой смешок был лишь у одного человека, и я никогда его не забуду.
