со всей степенностью дожа, — природа одарила тебя великими талантами; зачем ты употребляешь их на такое ненавистное дело? Даю верное слово простить тебя и быть твоим покровителем, если скажешь мне, кто подкупил тебя убить Сильвио, и перестанешь разбойничать. Поступай на службу Республике — или, по крайней мере, удались из ее пределов.
— Ого! — прервал Абеллино. — Ты говоришь о прощении и покровительстве! Давно уже мне неведомы эти слова. Абеллино сам себе покровитель; а что до прощения — смертные не могут очистить меня от моих злодейств. Придет день, когда обнаружатся все людские поступки, — и тогда только будут судить о деяниях Абеллино. А пока они сокрыты. Явится и имя того, кто подговорил меня убить Сильвио, но теперь еще не время. Ты хочешь, чтобы я покинул Венецию. Зачем мне это? Неужели я страшусь наказания? Нет! Абеллино не боится Венеции. Ты хочешь, чтоб я оставил свое занятие! Может быть, с некоторым условием я на это и соглашусь.
— С каким условием? — немедля спросил дож. — За какую сумму ты покинешь Республику?
— И ты мог подумать, что Абеллино ценит себя столь низко? Нет, Андреа! Я прошу у тебя то, что дороже всех твоих сокровищ. Я люблю Розамунду. Отдай мне ее.
— Как дерзаешь ты, чудовище?!
— Не торопись! Согласен ли ты на мое предложение?
— Назначь сам сумму, которую требуешь, чтобы освободить Венецию от твоего присутствия. Будь это хоть миллион цехинов, все равно Республика останется в выигрыше.
— Миллион цехинов, не так-то много! Знаешь ли ты, Андреа, что я получу половину того, если убью Канари и Дондоли? Отдай мне Розамунду — и я их не трону.
— Боже! И громы твои спят! И гнев твой не поразит такого злодея!
— Итак, ты отказываешь! Тогда слушай: в двадцать четыре часа Канари и Дондоли последуют за Сильвио. Поверь Абеллино. Прощай!
С этими словами он выхватил пистолет, спрятанный под плащом, и выстрелил. Оглушенный, с опаленным лицом, дож отступил назад и упал почти без чувств. Он скоро пришел в себя и позвал телохранителей, чтобы схватить Абеллино, но того уже не было в саду.
Этим же вечером Пароцци и его сообщники собрались у кардинала Гримальди. К столу подавали изысканные кушанья, и заговорщики за стаканом вина рассуждали об участи Венеции. Кардинал рассказывал, как сумел заслужить благосклонность Андреа и как упросил его отдать главарям заговора самые важные государственные должности. Контарино говорил, что надеется скоро стать прокуратором. У Пароцци на уме было получить руку Розамунды и занять место Сильвио или Дондоли, когда те сгинут. Ударила полночь. Дверь отворилась, и вошел Абеллино.
— Вина, и поскорей! — крикнул он. — Я исполнил свое обещание. Сильвио и Дондоли ужинают сейчас с сатаной.
Возгласы радости и удивления раздались в зале.
— Да и самого дожа я так припугнул, что он надолго меня запомнит. Ну, довольны ли вы Абеллино?
— Довольны! — отвечал Пароцци. — Теперь дошла очередь до Флодоардо.
— Флодоардо? — проворчал сквозь зубы Абеллино. — Гм, это трудно.
Конец второй книги
КНИГА 3
Глава первая
ФЛОДОАРДО И РОЗАМУНДА
Розамунда носила в душе своей горесть, причины которой никому не открывала. Эта горесть расстраивала ее здоровье и омрачала облик. Розамунда любила Флодоардо; его благородная осанка, величавая стать, выразительный взор — все показывало в нем любимца природы. Разве красота и великодушие соединяются не для того, чтоб владеть сердцами?
А Флодоардо? Мог ли он веселиться, когда страдала Розамунда? Он избегал общества и часто посещал отдаленнейшие города Венеции, надеясь рассеять свои мысли, беспрестанно устремленные к единственному предмету. И вот однажды, когда граф отлучился на три недели и никто не знал, где он, в Венецию приехал столь долгожданный князь Мональдески и начал требовать руки Розамунды.
Гость, которого раньше дож так хотел видеть, не очень его порадовал. Сейчас Розамунда не готова была принимать искателей ее руки, но прежде чем она выздоровела, князя нашли убитым в одном из венецианских садов. Окровавленная шпага его лежала на земле, записная книжка была похищена, а на ее месте на груди привязана следующая записка:
Вот участь всякого, кто посмеет просить руки Розамунды.
Разбойник Абеллино
— Кто теперь отомстит за меня! Кто меня утешит! — скорбно вскричал дож, услышав о происшедшем. — Ах, Флодоардо! Почему тебя нет со мною?
Едва он произнес эти слова — граф вошел.
— Здравствуй же, молодой храбрец! — сказал дож. — Желаю, чтоб ты никогда больше не оставлял меня так надолго. Ты видишь перед собой несчастного старика, у которого отнимают самое дорогое! Ты знаешь — Сильвио, Дондоли...
— Мне известно! — задумчиво ответил Флодоардо.
— Прогневанное небо ниспосылает кару свою на Венецию, когда в стенах ее чудовище по имени Абеллино совершает ужасные преступления. Он хочет лишить меня всего, что мне любезно! Флодоардо, из любви ко мне будь осторожен! Как ты уехал, я часто боялся за жизнь моего Флодоардо. Мне многое надо сказать тебе, мой друг, — приди вечером, а сейчас я должен дать аудиенцию одному знатному чужестранцу.
Слова его были прерваны появлением Розамунды, которая едва могла ступать от слабости. При виде Флодоардо легкий румянец покрыл ее щеки. Граф встал и поклонился.
— Не уходи, друг мой, — сказал дож, — может быть, я отделаюсь в полчаса. Пожалуйста, развесели мою Розамунду. Она болела, пока ты отсутствовал, — только вчера встала с постели.
Дож ушел и оставил молодых людей наедине. Розамунда стояла у окна. Флодоардо долго не мог решиться, но наконец подошел к ней.
— Простили ли вы меня, сударыня, за оскорбление?
— За оскорбление? — Розамунда вспомнила случай в саду, и ей стало приятно. — Я давно уже вас простила, если и стоило сердиться. Когда мы приближаемся к смерти, то должны быть снисходительны, ибо сами нуждаемся в снисхождении. Я чувствую, что конец мой близок...
— Как?
— Да, близится последняя моя минута! Вчера я встала с постели, но скоро опять в нее лягу — уже навсегда. Я должна просить у вас прощения за ту боль, которую вам причинила при последнем нашем свидании.
Граф молчал.
— Если вы откажете в моей просьбе, то будете очень жестоки.
Флодоардо посмотрел на нее с горькой улыбкою. Розамунда протянула ему руку.
— Помиримся! Не правда ли, вы все уже позабыли?
