— Поясните, — попросил Сворден Ферц.
— Ну, представьте, что вы сидите один в комнате… да, совершенно один. Но ведь при определенном взгляде на вещи данный факт не означает, что одновременно вас нет в других местах — чьих-то воспоминаниях, мыслях, чувствах. Это не значит, что вы не присутствуете где-то еще в виде знаков, записей, фотографий. Вы пронизываете физическое пространство-время, ментальное пространство и вселенную Гуттенберга во множестве точек. Более того, вы оказываете на эти точки реальное воздействие, влияете на поступки других, возможно, даже незнакомых вам людей. И в таком случае — что значит быть нравственным? То, что здесь и сейчас кажется добром, через мгновение оборачивается злом. И наоборот. Но ведь и вас самого нельзя назвать изолированной личностью. Ваши родственники, друзья, знакомые влияют на вас в не меньшей степени, даже не будучи с вами рядом… Человек — волна, а не частица, мой ореховоглазый друг.
— Любопытная гипотеза, — как можно вежливее сказал Сворден Ферц. Излишнюю пафосность изложения он списал на солидный возраст собеседника. Пр-р-роклятая старость…
— Гипотеза? Почему гипотеза? Не гипотеза, мой ореховоглазый друг, а вполне себе реализованная модель устройства социума, который вы можете лицезреть вокруг себя, если оторветесь от созерцания изжеванной вами травинки. И не стоит поминать мою проклятую старость, молодой друг, — добавил он ядовито.
— Лицезреть?
— Дансельрех устроен именно так, — пояснил Юберменш. — Нет никаких кругов ада, злых щелей и райских кущ, предназначенных для разделения козлищ и агнцев. Нет никакой полиции нравов, которая определяет — где предназначено находиться каждому человеку: ферцу ферцево, а свордену — сворденово, так сказать. Волновая мода личности разделяется на соответствующие когерентные пакеты, которые, в свою очередь, привязываются к той или иной пространственной точке Флакша. Свордену — гноище и дасбут, Ферцу — Адмиралтейство и Башня, а Свордену Ферцу — леса, поля и реки под негаснущим мировым светом. Разве это не справедливо? Вот вы здесь и одновременно где-то там, — махнул рукой Юберменш, — уничтожаете материковых выродков, пытаете врагов Дансельреха, пьете чай с полярной клубникой. Живете полнотой вашей личности, не мучая себя проблемами добра и зла, совершая те поступки и проступки, которые в наибольшей степени соответствуют вашим… м-м-м… личностям.
— И это вы называете справедливостью?
— Высшей справедливостью. Зачем кастрировать человека Высокой Теорией Прививания? Обрезать то, что считается пустоцветом, и прививать то, что признается добрыми плодами? Пусть цветут все цветы. А уж по плодам их и обрящете.
Сворден Ферц вновь растянулся на земле. Спорить не хотелось. Пусть так. Пусть высшая справедливость, бог, вандереры, случай устроили здесь все именно так, а не иначе. Пусть. Тем лучше. Значит его совесть чиста. Потому что можно погибнуть, но при этом остаться в живых, ведь из мира исчезла лишь часть тебя. Может, даже — ничтожная и ненужная часть тебя.
И еще… еще есть надежда, что где-то продолжает свое странствие несчастный человек с волосами до плеч… Впрочем, почему несчастный? А если он сам этого захотел? Исчезнуть в мире полудня, но обрести жизнь здесь? Ведь мертвецов не ищут.
Большее, на что они могут рассчитывать, — выяснение обстоятельств их смерти.
Эпилог. ТРАХОФОРА
Лес заканчивался, а вместе с ним заканчивался мир.
Рефракционное марево прояснилось до кристальной прозрачности, лишая верх синевато-бурой легкомысленности, которая многое время тому назад смутила умы первых баллистиков, посмевших вообразить мир вывернутым наизнанку, умгекеркехертфлакш.
Две половинки землистой полусферы устремлялись навстречу, чтобы соединиться в единое целое замкнутого на себя Флакша. Казалось, верх и низ с такой долгожданной яростью обрушивались друг на друга, что мировая твердь не выдерживала, и ее корчи отпечатывали в земле глубокие складки.
И там, вдалеке, куда с трудом добирался мировой свет, тускло поблескивал золотом огромный шар.
— Шар вселенских желаний, индивид вертикального прогресса, — сказал Навах. — Если человечество все же выберется из своих пещер и устремится в небеса, то, наверное, такими мы станем? Или это мы уже и есть? Разум, создавший этот жуткий безвыходный мир? Нет, нет… Разум, да и сверхразум, чем бы он не являлся, не может творить из ничего. Он пользуется лишь тем, что было создано до него и без него…
Сворден рассматривал шар, и чем внимательнее он это делал, тем больше деталей открывалось ему.
На самом деле называть его шаром являлось если не смертельным преступлением против истины, то, во всяком случае, чем-то близким к тому, что требовало сурового наказания.
Он был неправильной формы, какой-то бугристый, шишковатый, но, тем не менее, обладающий странной соразмерностью, будто все эти выступы отражали неподвластную глазу, но интуитивно угадываемую симметрию. Он казался странным животным, чью шкуру прикрывали прочные пластины, и для защиты от врагов ему приходилось сжиматься в комок, подставляя зубам и когтям непробиваемую броню.
Свордену почудилось, что в переплетении темных линий, которые нарушали тусклое свечение шара, словно патина на потемневшей бронзе, различается не знак «зоку», на выродковской тарабарщине значащий «вместилище», а угадываются линии и складки этого испуганного зверя.
— Разум не может создавать что-то из ничего, — сказал Навах. — Он всегда создает что-то из чего-то. Наверное, даже сверхразуму неподвластно сотворить добро из пустоты, для этого ему все равно понадобится зло… Понимаешь? Безумие, конечно… Но если кто-то из сверхразумных так возлюбил человечество, из которого произрос, что не смог забыться в недоступных смертным мирах, и решил в полную силу своего всемогущества осчастливить нас? Счастья! Всем и даром! Вот только производить это счастье человеческое ему приходится из мук НЕ-человеческих… Ну так что? Вертикальный прогресс доступен всякому. Найдется и на Флакше свой всемогущий спаситель… И он, в свою очередь, подберет мирок, настолько загаженный, что его гадости с лихвой хватит вывернуть наизнанку здешнюю юдоль скорби…
Свордену показалось, будто шар шевельнулся. Словно почувствовал их приближение и начал медленно изменяться.
— Может, для этого меня и создали? — спросил Навах. — Оплодотворить всемогущество разума человечностью? Или лучше сказать — отравить? Остановить безжалостную машину счастья за чужой счет? Was wuerdest Du tun, falls Du ein Gott fuer diese Welt wurde?
— Не понимаю, — в который уже раз повторил Сворден, не отрывая взгляда от шара. Тот словно бы притягивал, звал. — Каким еще богом?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
