— Почему бы и нет. Хотя как ты был жмот и сквалыга, не сердись, так им и остался. Знай мою доброту, пойдем…
И они направились к столику у окна. Удивленная Феозва было поднялась следом, но решила, что лучше дождаться мужа, и сделала знак официанту, чтоб принял заказ.
Каменский и Менделеев подошли к Тургеневу, и тот повернулся на шаги за своей спиной. Дмитрия удивил сосредоточенный и внимательный взгляд его серых больших глаз, громадный лоб мыслителя и удивительно тонкие, резко очерченные губы, чуть прикрытые растительностью на верхней губе, соединяющиеся с начавшей седеть бородой, обрамляющей причудливым орнаментом его лицо. Тургенев же, не говоря ни слова, вопросительно смотрел на них, и Каменский поспешил представить Дмитрия:
— Прошу простить великодушно, Иван Сергеевич, но вот мой давний знакомый является вашим страстным поклонником. И, узнав, что мы с вами знакомы, очень просил составить ему протекцию.
— Замучили меня эти поклонники, — вздохнул Тургенев, — но деваться некуда. Назвался груздем — полезай в кузов. Чем занимаетесь, сударь? Служите? Торгуете? Или, как некоторые, жизнь прожигаете? — При этом он бросил недвусмысленный взгляд в сторону Каменского.
Тот его намек понял и поспешил откланяться.
Тургенев предложил Дмитрию присесть, отодвинув в сторону пустую тарелку с остатками еды.
— Может, хотите что заказать? — спросил он, но Менделеев отрицательно замотал головой. — Так чем изволите заниматься? — повторил он вопрос.
— Химией, — выдохнул Дмитрий, — приват-доцент Петербургского университета.
Тургенев грустно улыбнулся и сказал как бы с сожалением:
— Жаль, очень, очень жаль. Жаль, когда такие вот молодые люди посвящают свою жизнь непонятно чему. Я было решил, что вы художник или поэт, музыкант, наконец. А химия… что в ней интересного? Алхимики — те хотя бы золото пытались из свинца добыть, оказалось, зря. Ничего не вышло. Нет, вы мне скажите, какого рожна вы этим занялись?
Менделеев не ожидал столь очевидного неприятия от известного и уважаемого им человека, а потому растерялся и не сразу нашел что ответить.
— Химия — молодая наука, — начал он издалека, — алхимики, которых вы изволили упомянуть, действовали бессистемно, наугад, смешивая разные вещества, при этом надеялись на успех…
— И что же изменилось? — перебил его Тургенев. — Вам стал известен какой-то секрет? Чем вы от них отличаетесь? Объясните мне, темному.
— Открыты новые законы, стали известны результаты многочисленных опытов. На это ушло несколько веков, не считая многих смертей во время неудачных опытов и мелких неудач. На мой взгляд, химическая наука стоит на пороге великих открытий.
На этот раз Тургенев слушал его не перебивая, но, как показалось Дмитрию, с высокомерной улыбкой, желая оставаться хозяином положения.
— Вы, молодой человек, говорите это с такой уверенностью, что даже я, старый скептик, готов вам поверить. Только извините меня за прямоту, но наука и практическая жизнь далеки друг от друга. Русский мужик даже не подозревает о ваших стараниях. Как он садил испокон века свою полоску, так и дальше ее возделывать станет. И никакая сила не заставит его измениться.
Теперь уже Менделеев, распалившись, перебил писателя:
— Позвольте, позвольте, вы что же предлагаете, как те ваши нигилисты, отрицать очевидное? Или желаете Русь мужицкую к топору призвать, по примеру известных вам господ? Нет, тут я вам не пособник.
— Вы не так меня поняли. Мне хорошо известно, какие жертвы принесла та же Франция, прежде чем общество ее обрело элементарную свободу, а страна стала той, какой мы можем ее видеть. Важны культурные преобразования. Вот только нам с вами вряд ли удастся их когда-нибудь лицезреть. Кто там выдумал особый путь развития России? Полная чушь! Европа стоит на плечах Римской империи, а наш русский трон ничем не отличается от того, на котором восседал Чингисхан. И порядки те же, что в Золотой Орде были: хан приказал, а подчиненные исполнили. Пока это будет продолжаться, никакие изменения нам не грозят. Надо брать пример с Европы, иного пути нет.
Менделееву явно не понравилось предложение его собеседника, и он, набычившись, не глядя тому в глаза, поинтересовался:
— И что же вы предлагаете? Менять существующий порядок в угоду французикам или австрийцам?
— Зачем сразу так: в угоду кому-то там? Законы поменять следует пренепременно, а не ждать, пока кто-то там решит сделать это за нас.
— И религию тоже? — все так же не поднимая глаз, спросил Дмитрий. — Народ не примет такого разворота.
— Народ всегда против любых перемен. Насчет религии ничего не скажу. Существует мнение, будто русский народ чуть ли не самый богобоязненный, истинно верующий. Я вот в детстве насмотрелся в имении своей матушки на этих самых верующих. Убить могут за полено дров, не говоря о большем. Детей порют чуть не до смерти, а потом каяться их же заставляют палачам своим ручку целовать. Вот где она, вера, темнота беспросветная у них верой зовется. А вы мне про какую-то там науку толкуете. Русский мужик команды лево-право не понимает, в армии им к ногам сено или солому привязывают, только лишь бы научить чему, а вы им химию знать предлагаете. Нет, батенька, рано вы наукой занялись, ох, рано…
Через большие окна ресторана светило яркое полуденное солнце, отчего многочисленные мухи кружили над головами посетителей. Тургенев сидел спиной к окну, и потому сидящим напротив был виден лишь его контур, в то время как черты лица смазывались ярким солнечным светом, бьющим прямо в глаза. Потому для Менделеева известный писатель словно парил в воздухе, и выражение его лица невозможно было понять, что невольно смущало Дмитрия. Он и так чувствовал себя неловко рядом с этим именитым человеком, ощущая себя перед ним подростком, вступившим в спор с почтенным и мудрым учителем. Но он при всем к нему уважении не мог разделить его взгляды, пытался уйти от прямого столкновения в споре, пробовал лавировать, отчего начинал злиться на самого себя, а потому мысли его путались и выразить собственную точку зрения он попросту не мог.
Они говорили достаточно долго, Дмитрий не мог даже сказать, сколько примерно, долго был увлечен спором со своим собеседником. Многие взгляды Тургенева злили его, но должных аргументов вот так, сходу, он найти просто не мог. Потому, когда тот назвал его «постепеновцем», то попросту растерялся, не зная как реагировать на это определение.
Из неловкого положения его неожиданно выручила собственная супруга, которая подошла к их столу и поинтересовалась, скоро ли Дмитрий освободится. Он представил ее Тургеневу и, поспешно извинившись, вышел, так и не пообедав.
Глава девятая
Оказавшись на улице, Феозва тут же поинтересовалась:
— Неужели это тот самый Тургенев? Даже не верится. Он совсем не похож на писателя, каким я его себе представляла. И о чем вы с ним так долго беседовали? А ты даже не пообедал, — спохватилась она вдруг. — Извини, но я не могла больше ждать.
Дмитрий неохотно отвечал на ее вопросы, занятый своими мыслями. Отношение Тургенева к науке взбудоражило его, и теперь он жалел, что жена помещала ему довести разговор до конца.
«Нет, неужели он не понимает, что российская наука молода и только набирает силу? Он считает, будто европейские страны во всем нам помогут и следует покорно ждать, когда это произойдет. Да они с нас за каждую безделушку тройной, а то и десятикратной платы от истинной цены потребуют. И мы их за это еще и благодарить должны.
Он барин, и этим все сказано. Ему нет дела, как мужики шкуры выделывают, из которых ему же потом сапоги пошьют. Есть сапоги, и ладно. А из чего купорос для выделки берут, ему плевать. Он прав, в Европе, Германии или Италии, будучи при деньгах, жить приятнее. Тут обхождение иное и грубого слова ни от кого не услышишь. Потому обратно в Россию его калачом не заманишь. Вот ежели денежки подойдут к концу, может, тогда вспомнит о России.
