Ночь настала быстро, текла спокойно, пока какой-то монстр, вселившийся в тело Джима не начал трясти меня за плечи и плеваться мне в лицо слюной вперемежку со словами.
— Ты не представляешь! Я все понял! Я теперь знаю! Я всегда знал! Знал! Лучше! Конечно же лучше! Именно! – создавалось впечатление, что он говорит просто любые слова наугад, часть из них я не расслышал, остальные он сплевывал, но общий смысл, что Джимми тронулся, до меня дошел. Единственное, что я мог вставить в этот поток междометий и восклицательных знаков, учитывая, что при этом меня постоянно трясли и свою нижнюю челюсть я практически не контролировал, было два довольно длинных слова: «Ты-ы-ыы прр-иии-нн-я-л?»
— Нет, я, наконец, прозрел, — с этими словами он бросил мое бренное тело на одноименную землю и сказал фразу, которая отодвинула ящик из-под тушенки от президентского кресла на несколько световых лет: «Я хочу сделать людей лучше!»
Отлично! Я так и знал, в нашей «кукурузе» завелись полевые мыши и выгрызли Джиму рассудок.
— Всех? – единственное, что я смог вымолвить, пытаясь хоть как-то поддержать беседу, как поддерживают ее с буйно помешанным во время обострений, пока ждут приезда санитаров.
— Всех, или скольких получится.
Все. Это конец. У меня в голове сразу же родилась картинка как из школьного задачника по математике: нарисован ящичек, от него пунктирная линия к креслицу по ней идут двое человечков – один в трусах, другой в майке, по пути делая всех лучше. Вопрос, когда они доберутся до конечного пункта? Ответ: никогда. Никогда! Никогда, человек, ставящий перед собой такие бредовые цели, не станет президентом США!
Вот если бы Джим предложил подговорить население местной деревушки пойти с копьями к населению какой-нибудь другой, более мелкой деревушки, и сказать, что мы пришли с миром, а самим навалить им на порог демократии и забрать у них все пластиковые ведра. То это было бы да! Или нарезать из цветной бумаги квадратиков и пройтись с ними по всем соседним мелким деревушкам и сказать, что это новые мировые деньги и скупить на них уже все пластиковые ведра в округе. А кому не нравится, пожалуйста – для вас первый вариант, парни с копьями, ваш выход!
Будь у Джима подобные цели, то это было бы похоже на некий старт и перспективу, там только меняй уровни — прыгай со ступеньки на ступеньку и, глядишь, до заветного креслица уже и недалеко. Но нет, в тот день Джим повернул совсем в противоположную сторону. Я не стал тогда спорить, а сказал лишь: «Изыди, демон!» и вскоре забылся в чутком и тревожном сне, периодически поскуливая и суча задней лапой.
Утром пришла Елен и принесла немного еды и спросила, не лучше ли Джиму. Я ответил, что намного и что очень скоро мы устраиваемся в их миссию на работу. Она сказала, что это отличная идея, тем более там вскоре освобождается как раз два места. Под конец она предложила две местные газетенки, те самые ежедвухнедельники. На первой полосе красовался, конечно же Джеббс – президент Первой Занзибарской Трансафриканской железнодорожной компании, которая взялась за постройку железной дороги от Порта до океана с другой стороны континента через весь юг Африки. В статье долго рассказывалось, как долго нуждалась наша страна в этой магистрали, как долго мы все ждали появления такого человека как мистер Джеббс, который как мессия пришел, чтобы вывести нашу страну из колониального прошлого в светлое будущее на своем паровозе. В конце это пропагандистской листовки сообщалось, что первый отрезок будет проложен между Портом и населенным пунктом с труднопроизносимым названием, состоящим из шестнадцати согласных и одной гласной на конце. Я догадался, что это и есть та захудалая деревенька, в которой расположена миссия, начинающаяся теперь аккурат с другой стороны моего поля.
В следующем выпуске была уже развернутая статья на развороте, в которой описывался этот проект более подробно, как и биография героя-спасителя – три полосы, четыре тысячи знаков, ни слова правды. Я прочел на одном дыхании, как в детстве первую книжку про индейцев и Вальтера Скотта. Хотя, я думаю, что это был весьма сокращенный вариант и вскоре можно будет оформить подписку на многотомное издание с золотым срезом: «Земное житие Святого Джеббса». В статье также сообщалось, что г-н Джеббс хотя и является президентом компании, но далеко не единственный ее владелец, и что свои паи в строительство дороги уже внесли большинство влиятельных людей нашего государства. Ага, старик Джеббс решил не только впервые в жизни проявить хоть какую-то принципиальность и приехать все-таки за своим вагоном, как обещался — на поезде, так он также решил подписать на это дело всех местных простачков и построить дорогу за их деньги! Не знаю, рассказывали ли ему, как тут по местным обычаям поступают с мошенниками и должниками? Что их список висит перед мэрией на заборе в виде голов провинившихся, так сказать для наглядности. Головы правда находятся в нефункциональном состоянии, так как без остального тела плохо работают, но нужный эффект достигается.
Хотя, думаю, даже знай Джеббс об этом заборе, его бы это не остановило. Имея такую поддержку в драгоценных камнях, помноженную на количество и безумие его идей, то с легкостью можно предположить, что когда мы кончим заниматься ерундой и сделаем первую вылазку в соседнюю деревню с попыткой распространить новые квадратненькие деньги, то с каждой хибары на нас будет смотреть со своего портрета Джеббс с подписью снизу: «Большой Брат приглядывает за тобой».
Джим, не читая газету, сказал Елен, что хочет поговорить с руководителем ее миссии и мы все втроем направились в деревню. Хотя мне и до этого приходилось бывать в этом поселке, но каждый раз впечатление он все равно производил довольно печальное. Состоял он из трех дюжин довольно жалких домишек, слепленных их соломы, слез и дерьма, с обязательной дыркой в крыше. Своей шаткостью и разбросанностью очень напоминал летний лагерь скаутов. Поэтому если бы между домиками сновали не полуголые тетки с отвислыми грудями и некормлеными детьми, а подростки в защитной форме в галстуках, то я мог вполне подумать, что снова перенесся в детство – скоро будут дуть в горн и кормить кашей, а вечером можно будет тискать девчонок и играть в душе со своим малышом. Но, к сожалению это все-таки был поселок неандертальцев — причем к моему небольшому, я бы сказал стандартному несчастью, и к очень большому несчастью местных жителей — потому, что у меня был хоть небольшой шанс выбраться из этого забытого места, они же были обречены жить здесь вечно. Хотя на вид они держались молодцом, улыбались и удачно притворялись счастливыми, но я был уверен, что по ночам они сидят дома и воют от тоски на луну через дырки в крышах своих домов. Поводов для рыданий у них было предостаточно: такой нищеты как тут я не видел никогда, а к тому времени я уже видел предостаточно. Большей части мужчин вечно не было дома – они батрачили на белых фермеров, рабство хоть и было официально отменено, но за те деньги, которые они получали, считайте, что их работодатели передают большой привет Линкольну. Весь женский энтертеймент заключался только в ежедневных походах к ручью с пластиковыми ведрами на головах и малолетними детьми под мышками – прямым доказательством того, что мужчины, как я уже сказал, все-таки периодически домой наведывались. Но, по-видимому, местным жительницам просто было не с чем сравнивать, либо они так искусно притворялись, но вид у них всегда был веселый и жизнерадостный.
Как я уже сказал, наши контакты с местным населением были органичны в своей ограниченности. Они не трогали нам – мы за это были живы и благодарны, трогать их самим нам никогда не приходило в голову. Единственной возможной зоной конфликта могло стать мое поле, доходившее почти до края деревни. После его неожиданного появления местные жители не высказали к нему практически никакого интереса, они вообще жили в согласии с самими собой, а заодно и с окружающей природой, особо себя от нее не отделяя и не выделяя – выросло, значит выросло. Просто они начали заготовлять на свои подстилки не ту траву, что росла у ручья, а эту, что росла практически на околице. Увлекались они этим делом недолго, пока кто-то в один прекрасный солнечный день случайно не бросил подстилку из «новой» травы в костер. Что тут началось! Нет, они, конечно, очень любят танцевать, но не целый же день и не с таким нездоровым безумием в глазах. Местные старосты провели короткое расследование и запретили женщинам использовать на подстилки новую траву, которую приказано было называть с того дня дурной! Барышни, конечно же, немного возмутились такому решению судей, покричали и поразмахивали руками, но это уже больше для порядку – они хоть и афроафриканки, но все же ничего женское им тоже не чуждо.
Мы шли через поселок; он был хоть и маленький, но довольно разбросанный, об улицах и заборах речь не шла: тут и там стояли хибары для жизни и загончики для мелкого скота, иногда трудно отличимые друг от друга, и груды хлама перед ними, хотя Джимми утверждал, что это их утварь. Понять чем живут и что едят местные жители, было невозможно. Единственной постройкой, которую можно было бы без преувеличения назвать домом, в общечеловеческом понимании этого слова была большущая хижина посредине деревни, с открытой террасой по всему периметру, покатой крышей и крестом на ней – это и была миссия. Позади нее виднелось достаточное количество сарайчиков и по частому хрюканью и кудахтанью, доносившихся от них, они не пустовали. По террасе передвигалось с полдюжины девиц, более одетых, чем все остальное население деревни, которые при более близком рассмотрении, далеко не все оказались туземками, минимум половина из них была европейской расфасовки. Судя по тому, как они все весело начали махать нам вениками, которыми до этого мели свою огромную веранду, и улыбаться — нам были тут рады. Елен в ответ поприветствовала своих подруг более сдержанно, сразу стало ясно, что она считает себя по статусу выше их, ну а после того как она стала знать, что лежит в большой тележке на восьми колесах по середине большого поля, то из-за слишком высокого воротника мантии и постоянно съезжающей на нос короны, практически перестала замечать своих бывших соратниц.
