К закату дело было сделано. Я не стал утруждать себя составлением карты сокровищ с тремя палевными крестами и скелетом в углу, а просто зарыл мешки наобум. Пусть теперь меня режут, пытают и скальпируют с одним вопросом: «Где?» И я с совершеннейшее чистой совестью отвечу: «Не знаю!» Кстати, если вы когда-нибудь захотите отсыпать три мешка алмазов из полного вагона, отсыпайте смело – абсолютно не заметно! Устав как гибрит собаки с кротом, я лег спать и сразу заснул как младенец.
Утром поняв, что плохо спят все-таки только люди с совестью, а без нее, но с тремя полными, вкусными мешками, спится значительно лучше. Но приятные вещи в это прекрасное солнечное утро на этом не заканчивались, у меня появилась идея! Я нашел кусок бумаги, наточил зубами карандаш, придал слюнами яркости своим словам и быстренько написал письмо. Теперь его надо было отправить — у меня был адрес, но не было конверта. Надеясь найти его в миссии, и даже не позавтракав, потому что особо нечем, я поскакал проведывать Джимми в несравнимо лучшем настроении, чем провожал его вчера.
Изменения, произошедшие за последние сутки в миссии, не были особо заметны, но что-то такое в воздухе витало, то ли предчувствие чего-то хорошего, то ли запах жареной свинины. Подойдя к крыльцу хижины-дворца и думая чем бы обо что постучать, чтобы дать о себе знать, как по волшебству из глубин дома вынырнула моя вчерашняя знакомая, прекрасная Эола. Она узнала меня и широко улыбнулась самой прелестной улыбкой на свете. Я, стараясь не отстать в ширине растянутых губ и искренности открывшихся чувств и зубов, смог, тем не менее, попросить у нее конверт, сразу после того как она вы выдернула у меня из лап, свою руку. Девушка кивнула, дав понять, что понимает меня и мою просьбу, снова улыбнулась и повела меня вовнутрь. Там, в огромной комнате, в центре, в позе Будды сидел Джим, а вокруг застыла сидячая групповая композиция из монашек разной степени отвердевания и восхищения. Я взглянул на них лишь мельком, потому, что смог лишь на секунду оторваться от обмера на глазок ягодичных мышц, идущей впереди Эолы. О чем в тот миг говорил Джим, я также не слышал, потому, что в ушах в это время у меня, что-то постоянно стучало. Я успел лишь походя махнуть ему рукой, он мне не ответил, но ничто не могло испортить мне сегодняшнего прекрасного солнечного утра. Моя проводница завела меня в небольшую комнату, подвела к письменному столу и достала конверт из ящика.
Я написал адрес, куда доставить письмо и под диктовку Эолы написал обратный адрес миссии, положил письмо в конверт и попросил ее заклеить его, так как у меня пересохло во рту, да и вообще я не специалист. Ее прелестный ротик с радостью сделал это так, что давление в моей кровеносной системе начало совсем зашкаливать. Я сделал шаг ближе и попросил ее отправить это письмо как можно скорее с их почтой, но пусть это будет нашим маленьким, но, надеюсь не последним секретом. Эола ответила, что с радостью сделает это для меня, но вот только машина будет только на следующей неделе. На что я ответил очередным шагом к ней, попутно распахивая плащ Дон Жуана, клянясь при этом, что готов ждать вечно, лишь бы она исполнила свое обещание. Я уже весь вспотел в этом старинном одеянии, ни для этого южного климата, и, звеня шпагой и буцаясь коленом о пол, признался, что Эола – это самое прекраснейшее имя на земле. После этого улыбки закончились и мне совершенно официально объявили, что Эола сидит в зале, а Наоми — имя намного красивее, затем сверкнули не самые приветливые глаза, в последний раз мелькнули ягодицы, и хлопнула дверь. Я вернулся в общий зал уже не в таком счастливом настроении как выходил из него, сел позади всех и попробовал послушать. Среди них оказалось с десяток Эол и пару-тройку Елен, одна из которых пыталась выстрелить в меня молнией из глаз, и я сразу же определил какая из них настоящая. Она же переводила некоторые слова Джима на африкаанс – это малограмотный голладский язык на котором изъяснялась большая часть местного населения. Джим начал его изучать полторы недели назад под руководством Елен и достиг уже определенного прогресса, но до совершенства ему было еще далеко. Но, я думаю, что говори Джим хоть на финском, эффект был точно таким же, если не большим. Я же был поражен не столько что или как говорил Джим, а тем, что он вообще говорил, много и с людьми! Вы наверняка, слышали о человеке, дожившего до двадцатитрехлетнего возраста, практически не разговаривая, а потом начал говорить, так что его было не остановить! И как говорить! Слышали, да? Впечатляет? А вот мне довелось все это наблюдать воочию. Каково мне? Теперь понимаете, почему я так часто поддергиваю правым глазом?
Джимова лекция вскоре кончилась, все кто не отсидел ноги, начали вставать. Я подошел к нему, мы обнялись и двенадцать пар внимательных глаз оглядело меня, как положено, сверху до низу, и на третьей секунде над каждой из них зажглась зеленая лампочка, которая всегда либо зажигается, либо нет над каждой свободной женщиной, после осмотра каждого нового самца на предмет соответствия его должности отца ее детей. Единственным персонажем, над которым, естественно, не зажглась никакая лампочка, была Елен. Это немного подпортило идеалистическую картину моего появления, но ничего, даже холодный блеск этих чертовых зеленых глаз, не могло испортить этого прекрасного солнечного утра. Зато в толпе своих поклонниц, я без труда отыскал с четвертой попытки настоящую Эолу, когда та сама подошла ко мне и так же как тогда на террасе пожала мне руку и щелкнула: «Эола». Стоп! Вот, вот он день, час и миг, когда я был абсолютно счастлив! Давайте немного помолчим… Спасибо, друзья! Я тем временем продолжу.
Мы все вышли через задние двери на затененную террасу, где уже накрывали обед. Джим сказал, что он голоден, но чувствует себя прекрасно. Для меня это был самый счастливейший день в моей жизни, ну а счастье моего друга в тот момент нельзя было уместить ни в одну кастрюлю мира. Последний раз я встречал такого счастливого человека в коридоре своего дома, он выходил из сортира и это был Дядя, сошедший с картинок… (америк. Худ. 50-х годов) прямо на нашу бренную землю и объявивший всем ее жителям тоном нового месии, что сегодня в 10.45 утра среднеамериканского времени, он, наконец разрешился от мучавшего его последние две недели запора. И что теперь он абсолютно счастливый человек, и готов позволить целовать себя не за двадцать пять центов как прежде, а всего за гривенник! Неслыханные до сих пор щедроты были обусловлены тем особым вниманием, которое Дядя уделял своему организму и его функционированию. Все дело в том, что Дядя не верил, ни гороскопам, ни предсказаниям, ни видам на урожай и прогнозу погоды, ни даже объявлениям в репродуктор. Он доверял только своему организму и дело тут не ограничивалось только предвидением дождя, снега или жары, то есть всем тем, чем и так занимаются большинство стариков. Потому что если всю зиму твердить, что скоро пойдет снег, и хромать при этом на обе ноги, то он рано или поздно пойдет, то ли от безысходности, то ли от того, что уже давно январь. Тут главное не напутать с календарем, а в этой таблице, в отличие от таблицы умножения, мой Дядя ориентировался свободно. Так вот, его тело не ограничивалось только прогнозами погоды, оно ими не заканчивалось — оно ими только начинало. Если Дядя просыпался с утра не в духе, то он до обеда стонал о дожде, а после обеда о засухе. И не важно, что его прогнозы практически никогда не сбывались – Дядю это не останавливало, а тем более его больную фантазию, полностью парализовавшую волю, этого без сомнения более хорошего человека, чем о нем говорила вся округа. После дядиного прогноза погоды, шел обычно его же прогноз результатов спортивных матчей. Если кто сегодня с кем играет, Дядя обычно еще мог припомнить, выдавая это за интуицию, в которой многие признавали просто начинающийся склероз, то с результатами, а тем более с их прогнозами было намного хуже. Дело в том, что Дядя абсолютно ничего не смыслил в спорте, но всегда яростно и страстно за кого-нибудь болел. И если некоторым было не важно, за какую команду болеть, то Дяде было абсолютно все равно за какой болеть спорт. И если к шестидесяти годам, он, наконец, научился в сорока случаях из ста стабильно отличать футбол от соккера, бейсбол от баскетбола, а биатлон от документальных фильмов об альпинистах, то с новыми видами спорта, а новыми они переставали становиться только после второй сотни просмотров, была просто беда. А этот его бешенный крик: Я всегда знал, что в НХЛ сидят одни ворюги и что они рано или поздно доиграются – пойдите, гляньте, у них отключили свет за неуплату, растаял весь лед и парни теперь ныряют и пытаются достать шайбу» — так Дядя познакомился с водным поло. Теперь вы понимаете, почему в нашей семье просмотр спортивных трансляций был национальной трагедией местного масштаба, а для отражения дядиных прогнозов на матч требовалась бегущая строка, как на нью-йоркской фондовой бирже, да и там котировки менялись медленнее, чем заявки Дяди на окончательный счет.
