Фицджеральды отплыли во Францию.
Перкинс отправил им туда экземпляр «Войны и мира», но с пометкой, чтобы Фицджеральд не чувствовал себя обязанным непременно ее прочесть. Он подарил ее с тем же настроением, с каким «Гедеоны»[69] дарили людям Библию. Перкинс вручил по одному экземпляру всем своим друзьям и авторам, одна из них всегда была у него под рукой на работе, и еще одна – дома, и он читал ее снова и снова, от начала и до конца.
«Каждый раз, когда я читаю эту книгу, мне кажется, что она становится еще больше, чем прежде, и все ее подробности вдруг обретают новые смыслы. Я всегда стараюсь внушить интерес к ней и другим людям, но, похоже, их уже в самом начале пугает огромное количество персонажей с незапоминаемыми именами», – писал Перкинс Голсуорси.
Тем летом Скотт так увлекся чтением и работой над книгой, что и не заметил, какой интерес его жена проявляет к французскому летчику по имени Эдуард Жозен. Вскоре их интрижка была обнаружена, но Фицджеральды все же помирились, и Скот отправил редактору список из шестнадцати пунктов, посвященный его труду. В пункте под номером шесть значилось решительное требование не создавать больше ни для одной книги макета суперобложки, подобную которой Макс показал ему несколько месяцев назад. На нем было изображено два гигантских глаза, предположительно принадлежащих его героине, Дейзи Фей Бьюкенен, взирающих на Нью-Йорк. Этот рисунок вдохновил Фицджеральда на описание – билборд окулиста, доктора Т. Дж. Экелберга. На билборде были изображены огромные глаза, наблюдающие за событиями романа.
Другими пунктами, изложенными в письме Фицджеральда, были следующие:
1. Роман будет закончен на следующей неделе. Но это не значит, что я доберусь до Америки раньше первого октября, так как нам с Зельдой нужно все тщательно переосмыслить после недель абсолютного покоя.
2. Я считаю, что мой роман – лучшее из когда-либо написанного в американской литературе. Местами это жесткая штучка, и притом всего на пятьдесят тысяч слов, но я надеюсь, что вас это не смущает.
3. Это было хорошее лето. Да, я был несчастлив, но моя работа от этого не пострадала. В конце концов, я вырос. В заключение, исписав несколько страниц названиями книг и авторами, которые привлекли его внимание в течение года, Скотт написал Максу:
«Я чертовски хочу с вами встретиться».
И ведущий молодой автор Фицджеральд продолжал отправлять к Максу молодые дарования.
Редактор высоко ценил внимание Скотта к начинающим авторам, но лишь немногие из его протеже последних лет смогли преуспеть. В начале октября 1924 года Скотт прислал Перкинсу еще одно имя – юного американца, живущего во Франции и пишущего для «Transatlantic Review».
– У него блестящее будущее, – убеждал его Скотт. – Эзра Паунд[70] опубликовал сборник его зарисовок в Париже. В оригинале я его не читал, но там он на слуху, и я сразу же его разыскал. Он достойный малый.
Фицджеральд представил его имя как «Эрнест Хемингвей» и в течение долгих лет так и не смог избавиться от этой ошибки.
В качестве благодарности за подсказку Перкинс отправил запрос по поводу книг «Хемингвея» в Париж. Понадобилось несколько месяцев, прежде чем рассказы Хемингуэя прибыли, но через три недели Перкинс получил другую посылку из Франции – третий роман Фицджеральда «Великий Гэтсби».
«Я думаю, что мне наконец-то удалось создать что-то совершенно и абсолютно мое. Но насколько хорошим оно получилось, это нам еще предстоит выяснить», – говорилось в приложенном к посылке письме.
В книге было всего пятьдесят тысяч слов, но Скотт считал, что Уитни Дарроу, директор по продажам Скрайбнеров, имеет неправильное представление о ценах и о том, из какой публики нынче складывается класс покупателей книг, в то время как всякая деревенщина в поисках развлечений выстраивается в очереди в кино.
Фицджеральд хотел назначить за роман цену в два доллара и опубликовать его в формате полноценной книги. Кроме того, он не желал, чтобы на обложке была реклама, которая связывала бы этот роман с прошлым.
«Я устал быть автором книги “По эту сторону рая”.
Хочу начать все сначала», – писал он Максу.
Почти одновременно с этим Перкинс получил и другое письмо, в котором говорилось о решении автора остановиться на заголовке, который он выбрал для книги в последний момент, – «Трималхион[71] в Уэст-Эгге». Существовало и несколько других, которые он тоже серьезно рассматривал. Более того, Фицджеральд был не вполне доволен рукописью, особенно серединой, но ему казалось, что он слишком долго пробыл с ней один на один.
«Я не смогу уснуть, пока не получу от вас новостей, но прошу, скажите мне правду, опишите первое впечатление от книги и все, что вам в ней не понравилось», – просил он.
Перкинс погрузился в роман и прочитал его за один присест. После немедленно телеграфировал: «ДУМАЮ, РОМАН ПРЕКРАСЕН».
Ему хотелось сказать о нем намного больше, поэтому на следующий же день он написал Фицджеральду письмо:
«Этот роман – настоящее чудо. Я возьму его домой перечитать еще раз и после распишу свои впечатления более подробно. Пока могу сказать, что он полон экстраординарной энергии и блеска и, что наиболее важно, в нем сокрыта необычная глубина и мистика, которую вы уже однажды вложили в «Рай» и не использовали с тех пор. Это великолепное слияние всех несообразностей жизни, освещенных с разных точек зрения. И к тому же, он написан просто превосходным языком».
Однако, как он сообщил Скотту, никому в издательстве Скрайбнеров, кроме самого Макса, не понравилось название «Трималхион в Уэст-Эгге».
«Странная несочетаемость слов в этом названии – это голос самой книги. Но те, кто ему отказал, более практичные люди, чем я», – писал редактор.
Перкинс сказал, что покупатели могут и не понять, что Уэст-Эгг относится к месту действия самого романа и что оно очень напоминает Грейт-Нек. Или что Трималхион – это отсыл к персонажу из «Сатирикона» Петрония Арбитра, который был знаменит своими масштабными и экстраординарными вечеринками.
«Подумайте, как скоро вы смогли бы его изменить. Постарайтесь взглянуть на заголовок независимо от самого текста», – призывал автора Макс.
Книга описывала трагическую историю буржуа из Среднего Запада по имени Джеймс Гетц, который сколотил состояние на теневых сделках и сменил имя на Джей Гэтсби, а после перебрался на Лонг-Айленд, чтобы быть ближе к женщине, по которой он тосковал много лет – Дейзи Фей, которая на тот момент уже была замужем за Томом Бьюкененом.
Еще через несколько дней, проведенных с машинописным текстом, Перкинс написал Фицджеральду: «Я думаю, у вас есть все основания гордиться этой книгой. Она невероятна и сочетает в себе множество мыслей и чувств».
Он также оценил ее объем, но все же у редактора было несколько замечаний относительно самого Гэтсби.
Перкинс писал:
«Среди множества персонажей, на удивление осязаемых и живых, я бы наверняка узнал Тома Бьюкенена, если бы встретил его на улице, и, уж конечно, попытался бы избежать встречи. А вот Гэтсби выглядит слегка расплывчатым. Его очертания настолько неясны, что читателю трудно на нем сосредоточиться. Все, что касается Гэтсби, – более или менее загадочно, то есть более или менее размыто. Даже если такова художественная задумка, мне кажется, подобный подход ошибочен».
И чтобы его письмо звучало более корректно, он предложил следующее:
«Вы могли бы описать его внешность более подробно, так же, как и внешность других героев. К тому же можно присвоить ему несколько привычек – таких, например, как выражение «старина», но не вербальных, а скорее физических. Я думаю, что по какой-то причине у читателя – и тут я согласен с мистером Скрайбнером и Луизой – возникает ощущение, что Гэтсби намного старше, чем он есть, добавьте к этому слова писателя о том, что он старше самого себя. Но этого можно избежать, если при первой встрече он будет описан так же детально, как Дейзи и Том. Я уверен, что конструкция романа не пострадает, если вы на это пойдете».
Перкинс знал, что занятия Гэтсби должны оставаться в тени, но в то же время не хотел, чтобы Фицджеральд обманывал читателей.
«Всем захочется узнать, как же Гэтсби нажил состояние, и они будут уверены, что имеют право знать правду. Конечно, четкий и однозначный ответ на этот вопрос будет звучать абсурдно», – писал он Скотту. А затем добавлял:
«Вы могли бы использовать наводящие фразочки то там, то здесь, какие-нибудь события, маленькие точки соприкосновения с возможными вариантами, которые давали бы понять, что он активно в чем-то задействован. Вы показываете, как он разговаривает по телефону, но вы также могли бы описать его беседы во время вечеринок с людьми загадочного происхождения, принадлежащими к разного рода политическим, игорным, спортивным и тому подобным кругам. Я знаю, что выражаюсь расплывчато, но надеюсь, вы все же сможете понять, что я имею в виду. Такая огромная нехватка объяснений, лежащая в основе значительной части произведения, кажется мне существенным недостатком. И даже не объяснений, а скорее намеков на объяснения. Как бы мне хотелось, чтобы вы были сейчас здесь и я мог поговорить с вами обо всем этом лично, чтобы вы поняли, о чем я толкую. О том, что Гэтсби никогда не должен раскрываться по-настоящему, даже если бы мог. Вы не должны открывать читателю, был ли он невинной жертвой и орудием в руках кого-то, и если да, то до какой степени. Но если бы вы сделали намек на его деятельность, это придало бы истории правдоподобности».
