Тьодхильд послала Торвальда в церковь, чтобы принести бочонок со святой водой. Погрузив пальцы в воду, она совершила крестное знамение над своим мужем.
– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
Эрик открыл глаза и криво улыбнулся.
– Ты долго ждала этого.
– Лучше бы ты крестился, – буркнула Тьодхильд. – Но я рада, и тому, что есть.
– Так оно и есть. Все, что мы собирались сделать вместе, мы совершили.
Он закрыл почти ничего невидящие глаза и попытался подавить кашель, который снова клокотал в нем. Потом он протянул руку к жене и сказал:
– Прощай, Тьодхильд. Я не вижу своих сыновей, но знаю, что они рядом. Ни у кого нет таких отличных ребят… Следи за тем, чтобы они не позабыли старинных обычаев.
Эрик умер, когда едва забрезжил рассвет. В предрассветной дымке Гудрид различила очертания белого медведя.
Тьодхильд сидела на скамье, выпрямившись, как мачта, и смотрела на опустошенное лицо Эрика и на его глаза, которые забыли теперь, что значит моргать. По щекам вдовы медленно струились слезы, но она хранила молчание. В доме было так тихо, что Гудрид почувствовала себя плывущей на корабле, который вдруг сел на мель в густом тумане.
Арни Кузнец, Тюркир и Стейн смастерили из винландской древесины гроб. Эрик Рыжий был похоронен у южной стены Тьодхильдовой церкви, и Торбьёрн сложил памятную песнь в честь друга. А все гости, пожаловавшие на осенний пир Эрика, справили тризну по хозяину дома и проследили за тем, чтобы наследство было поделено согласно последней воле усопшего. Тьодхильд и ее сыновья одарили гостей щедрыми подарками, и те отправились восвояси, приготовившись высидеть по домам долгую зиму.
АРНИ КУЗНЕЦ
После поминок по Эрику замерз фьорд, и Тьодхильд посоветовала Гудрид сшить теплую одежду из шкур, что добыл Торбьёрн. Раньше Гудрид никогда не приходилось шить одежду из меха: подобными вещами в Исландии занимались рабы и прислуга. Поучившись делать плотные стежки и смочив нитки из жил, она взялась за темный плащ из тюленьей шкуры. Торкатла предложила ей обшить шапочку хвостиками белых песцов.
– Да кто обратит на это внимание, – печально ответила Гудрид. Торкатла закатила глаза, но промолчала.
В другой половине дома обычно сидел Арни Кузнец, занимаясь досками для бочек. Он не любил вмешиваться в женскую болтовню, но на этот раз обратился к Гудрид:
– А может, сюда придут скрелинги и возьмут тебя с собой, когда увидят в новой одежке!
Гудрид вспыхнула, перекрестилась и молча склонилась над шитьем. А Тьодхильд резко возразила:
– Не надо болтать лишнее, Арни. Когда мы с Эриком впервые оказались в Братталиде, мы обнаружили множество подтверждений тому, что когда-то здесь жили скрелинги. Плохо же нам будет, если они вернутся, а еще хуже, если начнут похищать наших женщин.
Темные глаза Арни заблестели, и Гудрид вдруг подумала, что до своего несчастья это, наверное, был красивый, статный мужчина. Он взял костыли и коротко ответил:
– Прости, Тьодхильд. Я вовсе не собирался кого-то испугать. Я хотел сказать только, что красота Гудрид дочери Торбьёрна здесь пропадает зря.
Он с трудом сполз с лавки и заковылял к двери. У Гудрид зазвенело в ушах от той тишины, которая воцарилась в комнате после того, как за Арни захлопнулась дверь. Арни осмелился высказать вслух то, о чем она едва могла думать. «Одной зимы хватит, чтобы забыть все то, что было прежде», – сказала тогда невеста Эйольва Баклана. И Гудрид часто размышляла, не забыли ли ее саму.
После смерти Эрика Торстейн проводил все свое время с братьями. В доме трое мужчин говорили лишь о хозяйстве и приготовлениях к будущему лету, когда Торвальд на «Рассекающем волны» отправится к берегам Виноградной Страны. А на втором корабле Торстейн поплывет на Север, чтобы устроиться в доме на Песчаном Мысе, прежде чем отправится на охоту. Когда за столом Гудрид подавала Торстейну блюдо или чашку, он рассеянно смотрел на девушку и учтиво благодарил ее, а потом сразу же поворачивался опять к братьям с каким-нибудь замечанием, вроде этого:
– Насколько я помню, на верхнем лугу Песчаного Мыса придется вырыть канаву!
Был ли разочарован отец Гудрид отсрочкой, которую предложил своим сыновьям Эрик, – неизвестно, но не говорил он ничего и о том, условились ли они с Эриком о женитьбе своих детей или нет. Торбьёрн всегда был скрытным, так что Гудрид это было не внове.
Однако она заметила некоторые изменения во внешности своего отца. Светло-каштановые волосы его совсем поседели, на красивом лице глубоко залегли морщины. И седой стала ухоженная борода. А на щеках и руках выступили коричневые старческие пятна. И тем не менее он держал своих людей и самого себя еще в большей строгости, чем в Исландии.
Как только стало возможным, Кольскегги, Харальд Конская Грива и Стотри-Тьорви переправились по льду, чтобы обнести каменной оградой усадьбу на Бревенном Мысе. Все трое рабов чувствовали себя все увереннее: к весне они получат свободу. А Гудрид часто смотрела на них и думала, что той же весной станет хозяйкой на Бревенном Мысе, и в услужении у нее будет одна лишь Торкатла. И если она даже здесь, в Братталиде, чувствует себя иногда одинокой, то что же с ней будет на новом месте, где от хутора до хутора столь длинные расстояния?
И на праздник середины зимы, и на Рождество в Братталид приезжают гости с другого берега фьорда и со дворов по соседству. Но обычно в простые дни жизнь замирает. В короткие зимние дни долгие путешествия немыслимы даже для мужчин. А жители Братталида к тому же привыкли, что не они едут в гости, а к ним. Гудрид успела лишь летом побывать один раз в Кимбавоге, и тогда на пир их пригласил Торлейв Кимби, который праздновал необычное совпадение: в одну и ту же неделю разродилась двойней его жена, и двойню же принесла одна из коров.
Больше, чем гостей, Гудрид не хватало странников, столь свойственных жизни в Исландии. Эти скитальцы, поодиночке или группами, шли от двора к двору, встречая у добрых людей угощение и ночлег и рассказывая взамен разные истории и сплетни. Гудрид часто вспоминалась рослая женщина по имени Халла Полутролль. У нее было кирпично-красное лицо, а одета она была всегда в лохмотья мужской одежды, когда появлялась в Арнастапи: это происходило каждый год, в конце полевой страды. С собой она приносила свежие известия о жизни в больших усадьбах на северной стороне Мыса Снежной Горы. Как только люди узнавали, что пришла Халла, они под любым предлогом торопились покончить с работой и собирались в доме для прислуги. Там уже звучал хрипловатый голос странницы, которая одновременно с рассказами успевала класть себе в рот разные вкусные вещи, которые Халльдис ставила на стол, чтобы потом о хозяевах Арнастапи не говорили, будто это скупые люди.
Но здесь, в Гренландии, людям подобного сорта пришлось бы нелегко. И все равно вести и сплетни просачивались словно вода подо мхом. После Рождества на Херьольвовом Мысе сыграли сразу две свадьбы. Молодой вдовец с тремя маленькими детьми из Эйнарова фьорда женился на Рагнфрид дочери Бьярни, а ее брат, Торкель, взял себе в жены вдову по имени Торунн. Люди говорили, что вдова эта была и молодой, и красивой, и богатой, вот только капризного нрава. Гудрид даже представить себе не могла, кто приносит такие новости в Гренландию. Они словно бы появлялись вместе со скрипом шагов по снегу, растекались с кровью каждого убитого тюленя, лежащего на льду в низовьях Братталида, вспыхивали в мерцании чудесного северного сияния…
Когда Гудрид вместе с Торкатлой, перед тем как лечь спать, направлялись в укромное местечко на дворе, Гудрид часто задерживалась и любовалась розовыми и зелеными светящимися полосами на небе за Бревенным Мысом. Однажды она тоже остановилась, озирая черное, усыпанное звездами небо, и вся эта безбрежная сияющая вселенная над материком казалась ей живой. В воздухе повеяло чем-то, что напомнило ей Исландию: никогда еще девушка не чувствовала себя такой одинокой и заброшенной. Ей казалось, что она похожа на заболоченную кочку пушицы, растущую на поверхности грязной жижи, и вскоре эта кочка опустится на дно. Она едва обратила внимание на то, что Торкатла тянет ее домой, не желая мерзнуть во дворе.
Внезапно рядом с ней возникла большая, укутанная в теплую одежду фигура человека, словно продолжение ее грез. Гудрид перекрестилась, не отводя глаз от северного сияния, испуганно дрожа.
– Гудрид? – голос Торстейна звучал нерешительно, вопрошающе. – Почему ты не идешь в дом? Я увидел, что Торкатла пришла без тебя, и встревожился…
Гудрид захлестнула горячая волна благодарности. Как приятно сознавать, что кто-то волнуется о ней! Она повернулась и взглянула на Торстейна. И в глазах его она прочла, что ей очень к лицу шапочка с белым песцовым мехом. Как же могла она так унывать! И со смехом она ответила:
– Я так люблю смотреть на северное сияние! Я часто останавливаюсь полюбоваться им. Мне так хотелось бы вышить покрывало, похожее на его узор.
