особенно в ведре. Тем более что я с вами воевать не собираюсь.
Я сбросил с головы шлем и наконец вдохнул полной грудью.
– Ну как хошь, Леха, хотя я тебе дерьма не предложу. Это был мой первый шлем. Я сам его сделал.
– Из ведра?
– Ну почему из ведра-то? Из листовой жести. По образцу рыцарского шлема тринадцатого века – в интернете нашарил картинку, – ну рога еще добавил. По-моему, супер. Ладно, тебе и правда ни к чему. Покрутись рядом со мной немного, дай себя убить побыстрее и дуй в мертвятник.
– Куда?
– В мертвятник. Ну, это место такое, где не играют. Там Бессмертные сидят, Мастера, туда покойники сползаются. Чайку попить можно, погреться. Опять же, если кто считает, что его неправильно убили, там спор решается. В общем, я тебя с волколаками своими познакомлю, дальше сам с ними разбирайся.
– Разберусь. Ты, Костик, сам мне сказал, один твой волк на гребной базе работает, второй – реставратор. А первая жертва как раз недалеко от базы была убита, в заброшенной часовне. Так что и тот, и другой очень даже в теме. И есть еще медведь. Будем смотреть.
* * *
В тот четверг с утра зарядил мелкий противный дождичек. Серый и липкий. Перспектива ехать под вечер в лес, скакать там вместе с придурочными игрунками по чавкающим лужам не выглядела привлекательной. Но отступать было поздно.
Семенов заехал за мной в контору около трех. Стукнул в дверь кабинета:
– Давай, Федорыч, поехали.
Я ему:
– Метнемся пообедать и поедем. Выступать в поход не жрамши не годится.
Он головой замотал:
– Не, некогда, тайм из ап. Еще пиликать далеко. По дороге полопаешь, я там бутербродов накрутил, еще пирог с мясом есть и термос с чаем. Тебе хватит.
Когда выходили, дежурный окликнул:
– Товарищ майор, вас эта спрашивала, Феоктистова. Сказала, на улице подождет.
– Давно?
– Минут двадцать назад.
Ясно, значит, стоит, караулит.
– А чего она, Федорыч?
– Не знаю, Семенов. Может, спросить чего хочет.
Мы вышли на улицу. Точно, она тут. Стоит под мелкой сечкой дождя. Без зонта. Красный лепесток на фоне серого сырого города. Шляпа ниже уровня взгляда. Почему-то, когда я смотрел на Елену, в голове вертелась фраза «пламенеющая готика». Я толком и не знаю, что это. Стиль какой-то архитектурный. Чем он от остальной готики отличается, даже не догадываюсь. Но от фразочки этой не отвязаться. Пламенеющая готика – пламенеющая Елена.
– Здравствуйте, Елена Васильевна. Это вот Семенов, – махнул я рукой.
Почему-то не счел нужным представить его по-нормальному. Просто «Семенов», ни имени, ни звания. А он отступил на шажок, в момент закаменел гордо: правая рука на эфесе воображаемого меча, лицо жесткое, углы губ пренебрежительно вниз. И, чуть склонив голову, пролаял:
– Приветствую тебя, смертная женщина. Углук, тысячник правого крыла Великой армии Урукхай.
Чего его вдруг понесло? Тренируется, что ли? Орка в себе отрабатывает?
А Елена – вот уж чего не ожидал! – вполоборота, взгляд из-под шляпы острый, обжигающий ледяным холодом, и голос, сотканный из колючего презрения:
– Ко мне обращайся леди Френегонда, орк.
«Орк» прозвучало как «раб». Но она тут же оттаяла:
– Здравствуйте.
– Елена Васильевна, вы что, тоже играете?
Я не мог скрыть удивления.
– Нет, – качнулась шляпа, – это я так брякнула, для соответствия. Извините. Я не играю, мне всю жизнь не до игр было.
– А зря, – подскочил Семенов, – у вас здорово получается, приходите к нам в Эгл.
Елена вздохнула:
– Я подумаю. – И добавила тут же, торопясь, чтобы не оборвали: – Я знаю, где ее искать, Волчицу. Давайте, может, опять в кафе сядем? Я покажу.
Любительница частного сыска, охотница на оборотней, не уймется. Но сегодня у меня другая программа. Поэтому сегодня, леди Френегонда, не ваш день. Я прижал руку к сердцу:
– Елена Васильевна, не сегодня. Сегодня никак, торопимся. Давайте завтра. Хорошо?
Она пожала плечами:
– Хорошо.
Развернулась и ушла.
Мы прыгнули в машину Семенова и понеслись навстречу судьбе.
Элла
Он тоже волк
Полнолуние прошло. Прошло мимо меня. Я не перекинулась. Я уходила бегать. Но все без толку. Бегу и ничего не чувствую. Нет перехода. Нет! А если и не будет никогда? Я навсегда заперта в этом чертовом чужом теле без возможности вырваться на волю хотя бы на время? Поначалу, когда я поняла, что перекидываюсь, мне было страшно. Но я привыкла. Быстро привыкла. Вошла, что называется, во вкус. Ночь, бег, свобода. Мне это было даровано. А теперь отнято? Навсегда? Почему?
Из-за той бабы? Гнилой, мерзкой, вонючей. Из-за нее я перекинулась не ко времени. Она нарушила что-то в порядке вещей. Надо было бежать прочь, удирать во все лапы, а ее отпустить? Позволить ей истекать кислой похотью? Я не могла… Я не могла. Все что угодно. Только не этот омерзительный дух, курящийся желтым дымом из всех пор грязного тела, как споры перезрелого гриба-дождевика. Нажми на него, и во все стороны – пуф!
Были еще трухлявые души, которые я перешибла.
После той голой пионерки много времени прошло. Май накрыл нас теплой волной. По всему городу сирень цвела, плавала сине-розовыми облаками в воздухе. Вечер только начинался, светло было вовсю. Я к реке вышла задами цыганской деревни. Сейчас побегу. Сейчас. Скоро. Присела на корточки у воды руки помочить. Вода чистая, на дне песок, битый кирпич старый, стекла ловят последние лучи, изумрудами высверкивают. Здесь не покупаешься. Сюда и не ходит почти никто. Пацаны только местные тусуются иной раз – костерок, пиво с чипсами. Рядом база лодочная, вон ее забор свеженький из профнастила. И кто-то уже лист один задрал, дыра красуется.
Чего меня к этой дыре потянуло, не знаю. Будто дернул кто: «Иди посмотри». Я и пошла.
Ближе подошла, поняла, не надо туда смотреть, надо бежать. Прочь бежать со всех ног. Из дыры плотный смрад идет, слоистый такой – так собачья случка воняет. Только тут сильнее. Сама себе говорю: «Стой, Элла, не ходи туда», – а меня будто веревкой тянут. Подошла, заглянула, уже зная, что увижу. Они там трахались. Как собаки. Ненавижу собак. Баба впереди внаклонку стоит, а мужик сзади пристроился и охаживает ее. И так с каждым разом пристанывает: «Хым, хым».
Я отпрянула, красным туманом все заволокло, адреналин вдарил, и понеслось. Перекинулась – и бежать, куда лапы вынесут. Главное – подальше отсюда.
Я долго мчалась вдоль берега прямо по воде, опустив низко морду. Хотелось выбить из ноздрей, из мозгов эту дрянь. Потом носилась в сиреневых зарослях, ломая
