Ты законченная тварь. Я знаю, что скрывается под твоим безразличным лицом. Под этим чистеньким, благородным мундиром.
Заинтересованные криком лица показывались через деревья фасада, в соседних домах переулка.
— Ты самый большой ублюдок, каких носила эта земля!
— Радостные новости, сын. — подскочил к нему отец. — Твоя сестра приедет к нам уже завтра. Прибыл паж с её вещами. Она погостит у нас неделю.
«Беда никогда не приходит в одиночку».
— Что там за шум?
— Ничего. Меня навестили… старые друзья.
— О-о. — протянул сконфуженный Рональд. В его глазах вспыхнул испуг. Сердце бухнуло в груди.
— Я надеюсь, не-е… — протянул он, с опаской посматривая на сына.
— Нет. — отрезал Мельхиот.
— Если ты хочешь поговорить об этом.
— Нет. — «Слишком поздно, старик.»
Отец смотрел на него в сомнении некоторое время. Надежда и вера, постепенно, снова побеждали в его взгляде. Наконец он улыбнулся, вспомнив что-то важное.
— Мы готовим ужин в честь полного воссоединения семьи. Скромный, но все же. Завтро в шесть часов. Не принимай никаких планов.
— Ясно.
Реакция Мельхиота привела его в некоторую растерянность.
— Если бы ты знал, как сильно мы с матерью ждали этого дня. Как мы надеялись. — проникновенно сказал он, боясь взглянуть ему в глаза. — «Как же ты изменился за эти годы.»
Не дождавшись ответа, Роланд глубоко вздохнул. Его рот то открывался, то закрывался, словно он хотел что-то еще сказать. Но лишь вздохнул еще раз.
— В шесть часов, сын. — прозвучал приговор.
Сон не шел. Кошмары, изорваной чередой сменяющих, сливающихся: событий прошлого, и химерических, безумных картин, не являлись ему. Лучше бы он видел кошмары. Он валялся в своей комнате и, в который раз, слушал грохот и приглушенные вопли из соседних апартаментов. Сегодня сударыня Энн, со своим фаворитом, который практически не появлялся на глазах, особенно разошлись.
Он лежал, и по его телу разливалась отвратительная слабость. Ему начинало казаться, что он снова лежит на жестком соломенном настиле, в лазарете клириков. Не способный пошевелить и пальцем.
Ему хотелось вскочить из-за этого. Схватить ноющей от старой боли рукой меч. Разнести все сначала здесь. Потом проломить стену, и изрубить все там. Вместе с этой похотливой парочкой. В щепки, в кровавые лоскуты. И еще мельче. Он хотел что бы другие испытали на себе тот ад, что творится в его душе. Что бы он прикоснулся к ним.
Но он не мог. Ненависть, которая хотела прорваться из клетки его самообладания, как дикий, неукротимый зверь рвется из клетки истязателей. Ярость, которую он загонял, вбивал вглубь себя пудовыми кулаками логики и разумными доводами. Сжигали его изнутри, как кислота.
Он не хотел понимать этой логики. Не хотел принимать этих доводов. Они были ему чужие. Он с большим трудом понимал, почему он поддается им?
«Слабак!»
И сам же себе отвечал: потому, что он в отчем доме. Потому что на его душе огромной горой лежат надежды его родителей. Взгляд отца вставал перед глазами. Из его живых, верующих глаз текли кровавые слезы. Они текли по бледным щекам. По проступившим венам. Капали с подбородка.
В темноте отворилась дверь. Желтый, сальный свет свечи проник в его комнату. В дверях стояла мадам София в ночной сорочке. В дальних комнатах развлечения пары дворян в снимаемых аппартаментах доходили лишь едва заметным стуком.
«Уходи, прошу тебя, уходи!»
В свете свечи, она покачала головой. Мельхиот не видел выражения ее лица, он не понимал, сказал ли он это вслух.
— Хочешь перебраться в другую комнату?
— Нет.
— Есть комната сестры. Гостинная внизу. Я могу оставить тебе свою комнату.
— Нет… Спасибо.
Она постояла некоторое время, то ли прислушиваясь к игрищам соседей, то ли приглядывась к сыну.
— Ты так похож на отца, когда он вернулся из Изергара. Он справился с этим. А ты сильнее его.
«Перебраться? Отступить?» — подумал он глядя на закрытую дверь, скрывшуюся в темноте.
Ведь что, по сути изменится?
«Они хотят что бы я просто забыл это. Они никогда не поймут, что это стало частью меня». — «Всегда так было».
Он не собирался бежать. О нет. Больше никогда.
Всегда до конца.
— Мельхиот. А ты все такой же соня?
— Трудная ночь.
— Надеюсь, не я стала тому причиной? — Кларин обняла брата. С вежливой, почти приветливой улыбкой.
Мельхиоту показалось на мгновение, что ее улыбка высохла. Превратилась в огромную расщелину на изможденной засухой равнине. И потрескалась.
— Нет, Клара.
— Неудачная шутка, прости. Сколько лет прошло. Ах. Ты стал таким огромным. Ты всегда был большим. Но сейчас…
Она присмотрелась к его лицу. К его шрамам. К его глазам. Добрая улыбка всего на миг испытала спазм, какое то едва заметное напряжение.
— Ты стал настоящим воином. — она улыбнулась еще шире. Почти восхищенно.
— Ты стала настоящей леди.
Она исполнила безупречный реверанс.
— Благодарю, сударь.
Было заметно, с каким усилием она подбирает слова, которые можно было бы друг другу сказать.
— Я слышала твоя карьера пошла в гору?
Кинула она пробный камень, и поняла по кислому пожатию плечами брата, что про гвардию говорить пока не стоит.
— Как тебе отдыхается дома?
— Непривычно.
— Понимаю. Целых десять лет. Долгий срок. Огромный срок. Дольше, чем может показаться для некоторых. За это время, казалось, пролетела целая жизнь.
— Многое изменилось. — кивнул брат.
Затянулось мгновение молчания.
— Как ты?
— О-о. — словно обрадовалась вопросу Кларин. — Жизнь бьет ключом. Я уже не та легкомысленная девчонка, с ободранными коленками, которой была, когда ты уходил в гвардию. Муж, сын, дом. Мы подумываем завести дочь. Но тут уж как получится. — рассмеялась она.
— Я его знаю?
— Нет, я уехала из этого… — «Захолустья, Кларин».
— Перебралась в Дэртон.
— Ты всегда была решительной девушкой.
Она слегка печально улыбнулась.
— Не всегда получалось, как было задумано. Не так ли, брат? Но жизнь идет, с горем по полам. Все к лучшему. Никогда не стоит отчаиваться.
— Сеньора Кларин, куда деть вещи? — спросил сутулый паж, смуглая кожа и горбатый нос выдавали уроженца Обершира.
— Комната на верхнем этаже. — указала она на верх. Потом, решив что этого явно будет недостаточно: — Мэллоу. Мэ-э-эллоу.
— Да, госпожа.
— Покажите слуге Анхелю мою комнату.
— Слушаюсь.
— Ты видел Мэллоу? — вернулась она к нему. — Он почти не изменился, правда? Готова поспорить, что наш старый, как само коровлевство, дворецкий, знает секрет бессмертия.
— У тебя столько поклажи?
— Платья. Какая порядочная дама не любит платья? Немногие женские принадлежности.
— Это похоже на тебя: взять больше чем сможешь унести.
Её улыбка на мгновение померкла. Но снова вспыхнула озорным лучиком света.
— Ты до сих пор, не слишком разбираешься в женщинах, не так
