В общем, покупка настоящих вин по более или менее разумной цене — это целая наука, которой я немного овладел и в которой продолжаю совершенствоваться. Тут, как в любви, нет единого какого-то критерия. Я поначалу брал бутылку и первым делом проводил рукой по донышку: если есть углубление — значит, винишко высокого пошиба. А однажды рискнул взять простого чилийского “Черного кота” — и вдруг Бета дает ему высокую оценку, несмотря на отсутствие у него этой впадинки. Так что не надо пренебрегать плоскопопыми — у них могут оказаться иные, не сразу заметные достоинства. Нам тут с нашими скромными возможностями то и дело приходится решать: кому отдать предпочтение — самой дешевой из аристократок или самой утонченной из простолюдинок.
Еще один аспект. Когда покупаешь продовольственный товар, будь то вино, кофе, чай, да что угодно, хорошей рекомендацией является отсутствие русского текста на этикетках и упаковках (русский перевод в таких случаях доклеивают на невзрачной белой бумажке). Собственно, этому нас жизнь учила еще при социализме, когда мы отдавали предпочтение всему импортному, а в крайнем случае — экспортному варианту советского. Когда о “мерседесах” и не мечтали, какой “ВАЗ” норовили купить? Чтобы на нем не русское слово “Жигули” значилось, а латинскими буковками — “Lada”. Все-таки не сразу руль отвалится.
Ведь как только товар обрусеет, он неминуемо начинает терять качество. Объяснить очень даже просто. Лежит где-нибудь на французском складе кофе “Карт нуар”, и попалась там сотня мешков некондиционного, пережаренного или прокисшего. Выбрасывать? Зачем? Всегда найдется делец, который предложит: надо эту дрянь рассовать в те пачки, где русские буковки имеются, и везти их в Россию по маршруту Наполеона в двенадцатом году. Причем все можно решить мирным путем — малюсенькую взяточку в долларах сунуть надо, да теперь русские и в евро берут. А нормальный кофе они поместят в упаковки без русских буковок и будут продавать у себя. Потому что француз, если ему порченое продадут, — такой базар поднимет! Русский же ничего им сделать не может…
Вот по этой причине настороженно отношусь к тем бутылкам, у которых на спине имеется этикетка с изначально наклеенным русским текстом. Тот же “Черный кот” недавно приобрел такую местную прописку — надо будет его тщательно проверить и допросить: какие связи у него в России? Не скурвился ли он теперь?
Ладно, отдохни немного, а то у нас еще впереди разговор о коньяке.
…Помнишь, как в школе нас всех мордовали поэмой “Кому на Руси жить хорошо”? Ее, по-моему, никто толком и не читает, сдувают сочинения со шпаргалок — про крепостное право, про народ и какого-то там Гришу хренова. А ведь это, можно сказать, первые в истории “Москва — Петушки” — тема выпивки там проходит просто красной нитью. Именно там я заметил, что наш народ в давние времена “вином” называл исключительно водку. А еще такой пустячок запомнился. Мужики эти, которые у всех про счастье допытываются, спрашивают у самой что ни на есть расположительной героини: “С нами выпьешь, старая?” А она отвечает риторическим вопросом: “Старухе — да не пить?”
Это я к тому, что есть такая закономерность: живешь себе трезвенником или почти трезвенником, а с годами небольшая выпивка становится объективной необходимостью. У Беты стало повышаться давление, и, чтобы сосуды расширить, присоветовали ей выпивать рюмку коньяку. И тут ее низкопоклонство перед Западом проявилось в полной красе. Ни армянский “старший лейтенант”, ни грузины с красивыми древними именами “Греми” и “Энисели”, ни молдавский “Белый аист”, которым лично товарищ Ельцин запивал грусть от развала Союза, не подошли — все это она последовательно отвергла. “Коньяком, моншер, называется крепкий напиток, создаваемый перегонкой белых виноградных вин и выдержанный в дубовых бочках в городе Коньяк, департамент Шаранта. Э рьен дэ плю” (то есть: и ничего более). Вот так! Ну, хорошо, что хоть сама умеет этим лекарством запасаться в зарубежных аэропортах. А то бы разорились мы давно и квартиру нашу за долги описали бы…
А в завершение необходимо добавить, что сам я ничего из этих изысканных жидкостей, как правило, не пью. Еще со времен бананового дефицита привык, что фрукты покупаю только для детей и женщин. Это перенеслось потом на виноград в его винной и коньячной ипостасях. К тому же мою русскую хандру может развеять только родная русская, простая и понятная. А поскольку натура у меня не слишком мрачная, то явной опасности спиться пока не было.
Доставляю свою “безродную космополитку” с ее питейным багажом в родные пенаты. Выслушиваю по дороге рассказ о гремевших на брегах речки Везер философских баталиях. Поединок “тертуллианцев” с “оригенистами”, как я понял, завершился победой последних, причем Беатриса внесла в нее весомый вклад. А о чем, собственно, был базар? В меру своего разумения я грубо округлил бы так: Тертуллиан — он был скорее мрачный товарищ и в Бога верил от отчаяния, а Ориген — тот ясно видел впереди светлое будущее, где все души сольются в единое целое. Ну, и я, конечно, одобряю, что мой синеглазый философ придерживается более оптимистической теории. Мы здесь, в России, недостаточно хорошо живем, чтобы позволить себе быть пессимистами. Так ведь?
Вот мы и на кухне своей. Бета сервирует торжественный ужин, поручает мне откупорить привезенный “Сан-Эмийон”. Ищу в выдвижном ящике буфета штопор, и вдруг слышу:
— А как насчет того, чтобы прямо сегодня минет попробовать?
Вздрогнув, резко поворачиваюсь и вижу в ручках у провокаторши небольшой пластмассовый стаканчик с козьим сыром, где, как положено, белая козочка изображена, и крупными красными буквами начертано: “Minette”.
Сейчас она у меня получит — нежный шлепок…
— Хорошо ли это — дразнить простого человека, который языком не владеет?
— А ты овладей!
Не спорю, молчу. Мне вообще трепаться надо поменьше, чтобы не занесло на встречную полосу. Пусть Бета выговорится, а я буду изо всех сил слушать.
— …Он до трех ночи у меня в номере просидел, не только свою биографию изложил, но и всю семейную хронику, включая деда, который воевал на русском фронте, переспал однажды на Украине с местной женщиной — по взаимному согласию, а потом она погибла. С тех пор он не видел смысла в жизни, хотя имел успешный бизнес и дважды был женат на своих соотечественницах. Болезненно помешался на России и 22 июня 1991 года покончил самоубийством — такую выбрал себе вторую дату для могильной надписи… Но не это самое интересное… А ты мне, между прочим, нравишься такой. Не суетишься, не нервничаешь. Я даже, пожалуй, могу в тебя влюбиться снова. Или впервые…
Да, так что у меня все хорошо, даже прекрасно. А как дела на новгородском фронте? Как там муж твой? Хоть бы позвонила…
(Окончание следует.)
С неба изобильного
Лобанов Валерий Витальевич родился в 1944 году в Иванове. Закончил Ивановский медицинский институт. Член Союза российских писателей. Автор стихотворного сборника “Попытка жить” (2003). Работает реаниматологом в Центральной больнице города Одинцово. В “Новом мире” публикуется впервые.
Слово
Все зависит от слова, от жеста,
потому что, блуждая в словах,
человек превращается в тесто,
человек расползается в швах.
Он спивается, он колобродит,
всё новеллы свои не издаст,
всё дорогу свою не находит,
всё семейный очаг не создаст.
Бродит рядом Христова невеста.
Человеку нельзя одному.
И не деньги, не власть и не место —
только слово поможет ему.
* *
*
Бывало, думал: ради мига
И год, и два, и жизнь отдам...
В. Ходасевич.
Замолчи, метеосводка!
Нам не сеять, замолчи!
То ли месяц, то ли лодка,
То ли ласточка в ночи...
Нет, не та уже интрига
В черной проруби окна.
Неужели ради мига
В жертву жизнь принесена?
И какие там причины
Этой полночи без сна?
И в какие там личины
Наряжается весна?
Раз уж мир до основанья
