Бывало, думал: ради мига
И год, и два, и жизнь отдам...
В. Ходасевич.
Замолчи, метеосводка!
Нам не сеять, замолчи!
То ли месяц, то ли лодка,
То ли ласточка в ночи...
Нет, не та уже интрига
В черной проруби окна.
Неужели ради мига
В жертву жизнь принесена?
И какие там причины
Этой полночи без сна?
И в какие там личины
Наряжается весна?
Раз уж мир до основанья
Был разрушен — что в нем жить?
И какие основанья
Этой жизнью дорожить?
Я не пью таблетки на ночь,
Я не вою на луну.
...Владислав Фелицианыч
Усмехается:
— Ну-ну...
Онкология
Носили черешню и творог,
молили небесную рать...
Ни в двадцать, ни в тридцать, ни в сорок
никто не хотел умирать.
Ах, запах черемухи острый!
Крикливые эти грачи,
спокойные эти медсестры,
суровые эти врачи.
Мы жили, мы пили из чаши,
для нас шелестела листва.
Не вымерзли пажити наши,
не высохли наши слова.
Когда мы забудем о хлебе
насущном, ведомы судьбой,
на недосягаемом небе
мы встретимся снова с тобой.
Так что ж бесполезно браниться
на серое это белье,
на грязные стены больницы,
на скудную пищу ее...
Гулящие
Не алкаш со стаканом,
не в морях корабли, —
бродят жук с тараканом
в привокзальной пыли.
Тут епархия шоблы,
тут втирают очки,
всюду шкурки от воблы
да окурки-бычки.
Тут такие бывают
золотые деньки!
Тут вино разливают
мужики, старики.
Провели они вместе
те веселые дни,
и, невольники чести,
восклицают они:
— Наша честь дорога нам.
Третий месяц подряд
про жука с тараканом
ерунду говорят.
Мы направо качнемся,
пропадем без следа,
мы сюда не вернемся
никогда, никогда.
Мужикам, стариканам,
ветеранам клевет,
от жука с тараканом
передайте привет!
* *
*
Непогода, ноябрь на Руси.
Мать уехала в Борисоглеб.
— Отче наш, — прошепчу в небеси,
про насущный промолвлю про хлеб.
Это было полвека назад,
это вспомнилось только сейчас.
— Отче наш, не Твои ли глаза
на меня посмотрели, лучась?
Тяжело протекали века,
колокольня устала, звоня.
— Отче наш, не Твоя ли рука
эти годы хранила меня?
На поруганный храм погляжу,
на прозябшее это жнивье.
Ничего я Тебе не скажу
в оправданье свое.
— Отче наш! Я плохой ученик,
растерял я друзей и подруг,
прогибаются полки от книг,
отбивается сердце от рук.
Декабрь
Вот и сумерки. Вот и закончилось
заседанье в небесном Кремле.
Как прозябшее дерево скорчилось!
Как поземка ползет по земле!
Невеселая светится лампочка,
и, в платочке до самых бровей,
говорит моя бабушка-бабочка
о немыслимой жизни своей.
То сбиваясь, то долго, то кратенько
повествует она без затей,
как без устали вкалывал тятенька,
как вытягивал восемь детей,
как ступенечки красила школьные,
как в сознанье, предвестием бед,
приходили слова подневольные —
то “ЧК”, то “ЦК”, то “комбед”.
Как улещивали, кумачили,
как посевы сжигал суховей,
как вы жили, как вас раскулачили,
как война пожрала сыновей,
говорит о святом, о Егории,
что являлся туда, где тюрьма.
...Наши жизни второй категории
подмораживает зима.
Голос
Мир травой колышется
и листвой,
а потом послышится
голос твой
с неба изобильного
над рекой,
с одного мобильного
на другой.
Собака и ее хозяйка
Юлия Винер родилась в Москве, закончила сценарное отделение ВГИКа. Прозаик, поэт. С 1971 года живет в Израиле. Повесть “Снег в Гефсиманском саду” была опубликована в “Новом мире” (2004, № 6).
Собака лежит в саду под кустом и ждет, когда вернется домой хозяйка.
Собака проводит в ожидании целый день. Даже когда хозяйка дома, собака лежит под кустом и ждет ее прихода. Собака не думает о своей хозяйке и не испытывает нетерпения. Она спит. Когда хозяйка выходит в сад, собака рада. Бывают дни, когда хозяйка выходит в сад по многу раз и проводит в нем целые часы, копаясь в земле, подстригая деревья или просто сидя на солнце и читая книжку. Иногда хозяйка играет с собакой, иногда разговаривает с ней, но реже, чем хотелось бы собаке. Бывают дни, особенно зимой, когда хозяйка не выходит в сад совсем.
Каждый раз, когда хозяйка выходит в сад, собака прежде всего смотрит ей в руки — не вынесла ли она чего поесть. Кость, черствую горбушку, подпорченный початок кукурузы. Хозяйка не всегда выносит поесть, но надежда остается. Сейчас хозяйки нет дома, собака слышала, как она запирала дом. Собака лежит и ждет ее возвращения.
Собаке жарко, и она выкопала под кустом ямку. Хотя на поверхности земля светло-серая и запеченная солнцем, в глубине еще сохранилась зимне-весенняя сырость, которая приятно холодит бок. По мере того, как земля в яме высыхает и согревается, собака углубляет яму. Со временем она докапывается до корней куста. Корни мешают собаке, она их рвет и выталкивает из ямы. Куст начинает сохнуть. Хозяйка находит яму, ругает собаку и даже пытается ее бить. Затем она заваливает яму землей, поливает куст и втыкает вокруг него палки. Собака знает, что это значит: хозяйка не хочет, чтобы собака лежала под этим кустом. Иногда собака соглашается, иногда — нет. Ограда из палок ее не останавливает, а на свежеполитой, рыхлой земле лежать особенно приятно. Хозяйка не всегда замечает вовремя, что собака снова выкопала яму под сохнущим кустом. Иногда куст погибает.
Сейчас хозяйки нет дома, и собаку никто не сгонит с нового, очень удобного места под стеной дома, в тени низкорастущего олеандра. Собака полностью укрыта от солнца и в то же время свободно может наблюдать за всем, что происходит не только в ее саду, но и в саду соседей. Собака чувствует себя обязанной следить за своим садом и домом. Сад, в котором она живет, и дом, в котором живет хозяйка, принадлежат собаке. Собака всегда устраивается так, чтобы ее территория находилась в поле зрения. У собаки есть прекрасная конура, прохладная в жару, не протекающая в дождь, не продуваемая ветром. Но она не любит лежать в конуре, потому что из нее виден лишь малый кусок сада. Хозяйка много раз уговаривала собаку, объясняла ей, пыталась даже силой загонять в конуру. Собака не сердится на хозяйку за ее непонятливость, но в конуре лежит только зимой, в самую скверную погоду.
Собака спит крепко, но часто открывает глаза и смотрит на свою территорию.
В саду тихо. В полусотне шагов от сада проходит большое шоссе, на нем грохочут и визжат автомобили; на соседнем холме нестройно звонят церковные колокола; с минарета доносится магнитофонный вопль муэдзина; на ближнем кладбище евреи с завыванием отправляют свой похоронный обряд. Собака ничего этого не слышит — в саду тихо. Собака закрывает глаза, спит.
