src="images/img_2.jpeg"/>
Глава пятая
Первые жертвы
Всякая хитрость ничтожна
по сравнению с хитростью женщины.
Экклезиаст
1
По понятиям высшего общества, день еще только начинался. Ночью прошел дождь, и в воздухе еще висел полурассеявшийся туман, но в серых, быстро несущихся облаках уже появлялись разрывы, сквозь которые сияло нежно-голубое прозрачное небо. Облака понемногу расходились, пропуская целые потоки солнца. Все предвещало чистый ясный день. Целая вереница самых блестящих экипажей выстроилась вдоль Елисейских полей до самого Лонша-
НЕТ СТРАНИЦЫ (брак книги)
для провинциальной девушки перспективного столичного офицера очень хорошего происхождения. Катрин де Наваррэн и Морис д'Альбон поженились без особой друг к другу склонности, исключительно в угоду королю, но со временем привыкли друг к другу, привязались и, можно сказать, даже в некотором смысле полюбили друг друга. Их браку исполнялось семь лет, и его считали одним из самых счастливых в Париже, У молодых д'Альбонов было двое детей — сын и дочь. Семья Мориса жила в одном доме со старыми д'Альбонами и их дочерью Мари.
Услышав слова золовки, Катрин так же негромко спросила, вытирая личико трехлетнему сыну:
— Ты имеешь в виду графа де Монтрея?
— Я хочу сказать… словом, на какой-то миг там, на даче, у меня создалось впечатление, что Монтрей приехали к нам неспроста. Ведь никогда так не бывало. Я полагала… о, может быть, это была глупость с моей стороны, но я полагала, что у них есть какие-то планы насчет меня.
Катрин прервала ее:
— Вовсе не глупость! Я тоже так полагала и, поверь, у меня были для этого основания.
— Основания?
— Я, может быть, выдам чужую тайну, но, знаешь ли, дорогая Мари…
Она наклонилась близко к золовке и прошептала:
— Я совершенно точно знаю, что для матери Эдуарда и мадам Женевьевы ваш брак был бы самой желанной вещью на свете. Твой отец только из расчета на это отказал господину Монро.
Мари, вздрогнув, произнесла:
— Впервые об этом слышу.
— Но ведь ты догадывалась, не так ли?
— Нет, Катрин. Пока мы были в Аньере, я догадывалась совсем о другом. Эдуард — не говори никому, что я так его называю — был так мил и внимателен ко мне, что мудрено было не размечтаться. Тем хуже для меня, Катрин.
Усмехнувшись, она добавила:
— Он изменился с тех пор, как мы вернулись в Париж. Он уже не тот. Я, наверняка, зря себе что-то вообразила.
— Почему же зря? — горячо перебила ее виконтесса д'Альбон. — Вас все видели вместе, вы читали книги, гуляли в саду. Эдуард катал тебя на лодке, сам сидел за веслами — разве этого мало?
— Может быть, он был рад позабавиться, слушая меня, и отдохнуть от Парижа. — Серые глубокие глаза Мари потемнели. — Я поняла, Катрин, почему он приехал в Аньер, хотя не очень любит мою маму и отца: он просто хотел отдохнуть. К сожалению, это единственное, что я поняла.
— Ты… ты любишь его? — спросила Катрин, в душе сама замирая от дерзости этого вопроса.
Пожалуй, впервые эта бывшая монастырская пансионерка задавала такой нескромный вопрос, обращая его к незамужней невинной девушке. Она тут же поправилась: — Я хочу сказать… ты огорчена?
— Конечно. Но, с другой стороны, мало-помалу я избавлюсь от иллюзий. Эдуард не тот мужчина, который мог бы мною увлечься. Ему нужно что-то совершенно необыкновенное. Я очень, очень люблю его, но, честно говоря, не знаю — как брата или как мужчину. Во многом он пугает меня. Я даже уверена… что была бы несчастлива, если бы он сделал мне предложение — не сразу, конечно, а позже, после брака.
— Что же ты думаешь делать теперь? Мари! Я так люблю тебя, я готова даже поговорить с ним… может, стоит высказаться прямо, и тогда ему всё станет ясно? Может, он сам в тебе не уверен?
Мари покачала головой и вполголоса сказала:
— Довольно об этом. Будет ужасно, если они нас услышат.
Катрин, соглашаясь с ней, замолчала. Было слишком неосторожно вести подобные разговоры, неосторожно говорить о таком на людях, при кучере и лакеях, в присутствии самого графа де Монтрея. Кроме того, если бы свекровь, мадам Женевьева, узнала, какие развращенные разговоры ведет Катрин с ее дочерью, это вызвало бы самые нежелательные разбирательства. Катрин, до сих пор втайне ощущавшая, что живет в чужом доме, не хотела для себя осложнений.
Для Эдуарда, ехавшего рядом и разговаривавшего с Морисом д'Альбоном, давно ушли в небытие и прогулки по реке с Мари, и неделя, проведенная в Аньере. Поначалу он действительно наслаждался пребыванием на лоне природы и некоторым освобождением от условностей. Мари, юная, умная, тонкая и красивая, своим присутствием смягчала чопорность старой Женевьевы д'Альбон, которую Эдуард не выносил. Да, поначалу в Аньере были просто-таки прелестные вечера. Тихое дыхание Сены, плакучие ивы над рекой, голос Мари и чудесный взгляд ее серых глаз… У него было чувство, что эта девушка к нему неравнодушна. Или, может, то были иллюзии? В любом случае, он даже полагал, что мог бы влюбиться в нее хоть немного, если бы… если бы над нею, ее именем и положением не довлели такие условности. Порой, касаясь ее нежной руки, поддерживая ее за талию, он испытывал настоящее влечение. Его тянуло завязать хоть какую-то связь — Мари наиболее подходила для этого. И тут же перед Эдуардом вставал вопрос: что дальше? Нужна ли ему она навсегда? Он знал, что нет. Девушка из общества менее чем кто-либо могла бы ему подойти, ибо на ней придется жениться. Завязать с ней связь без намерения заключить брак было невозможно. Это слишком дорого бы обошлось — пожалуй, самым мягким исходом была бы дуэль с Морисом, а к таким громким и драматичным развязкам Эдуард чувствовал отвращение.
Да и Мари было жаль. Один раз он уже поддался соблазну: так было с Адель. Теперь девушка, которую он знал невинной, наивной и любящей, стала скандальной куртизанкой, от их связи осталась дочь, которая будет расти без отца. Эдуард считал себя достаточно равнодушным человеком, сухим и холодным, но жестоким он не был. По крайней мере, когда ему удавалось осознать, что он будет жесток. Поэтому всякая мысль о Мари была отброшена, а тайные надежды матери и мадам д'Альбон Эдуард решил разрушить сразу и бесповоротно.
После Аньера
