– Как могли уйти графы? – сердито спросил он.
– Достаточно того, что они вовремя не пришли на помощь королю, а теперь они бросили Эссекс и Лондон на волю герцога. Это не самое худшее, – медленно произнес Вальтеоф. – Архиепископ Стиганд идет в Вэллингфорд, чтобы поддержать Незаконнорожденного.
– Что! – Ульфитцель вскочил и начал ходить по маленькой комнате. Какое-то время он не мог говорить. Ему никогда не нравился Стиганд – да, лояльность к Кентербери тот должен был хранить, но для него Стиганд никогда не был истинным первоцерковником, хотя и носил паллиум,[1] принадлежавший его предшественнику, нормандскому архиепископу Роберту, когда тот бежал из королевства во времена графа Годвина. Нынешний папа отказал ему в паллиуме, но кафедру он занял – холодный человек, но блестящий организатор, который в делах разбирался лучше, чем кто-либо еще при дворе. Гарольд не короновался у Стиганда, пока на том лежала тень папской немилости, и для этой цели избрали Альреда Йоркского. Теперь Стиганд поставил на герцога Вильгельма, надеясь, возможно, завоевать милость Святого Отца, так как у Вильгельма было папское благословение, или, по крайней мере, расчитывал, что за ним останется кафедра.
В любом случае, Ульфитцель был вне себя от ярости.
Вошел послушник, неся еду, и аббат молчал, пока тот, накрыв стол, не вышел. Вальтеоф накинулся на жареную баранину и голубиный паштет. Аббат ел, не торопясь.
– Другие присоединились к архиепископу?
– Несколько человек, – ответил Вальтеоф, – несколько танов с северного берега, которые надеются сохранить свои земли. Но герцог грабит всех, чтобы прокормить свою ораву. Хотя я слышал, что он платит за ущерб, который они причиняют. – Он какое-то время колебался, продолжать ли ему. – Но есть неплохие люди, которые считают, что нам надо подчиниться. Даже архиепископ Альред и епископ Вульфстан так думают, хотя мне казалось, что мы могли бы еще объединиться на севере. Земли – наши, многие воины не были при Гастингсе и вполне способны сражаться. Эдрик Гилда – на западе, у Херефорда, и вместе с северными лордами, мы могли бы удержать нормандцев у Трента. Но три дня назад я получил известие, вот почему я здесь. Известие от Эдвина и Моркара, – с трудом выдавил Вальтеоф. – Они идут на юг без воинов и собираются капитулировать, Мерлсвейн тоже. Даже мой кузен Госпатрик, страдающий лихорадкой, послал мне совет, чтобы я сдался герцогу. Они хотят, чтобы я присоединился к ним в Петербороу послезавтра и поехал вместе с ними встречать герцога.
Он опустил голову на руки, забыв про еду, борясь с отчаянием и стыдом последних недель хаоса и торга, близкого к предательству. С ночи, когда Вильгельм Незаконнорожденный одержал победу на холме у Сангелака, не было хороших новостей, и каждый день приносил известия о потерях.
– О Боже, как мы дошли до этого? Если бы только Гарольд был жив или Гурт – им…
– Мой бедный мальчик, – ласково проговорил аббат. – Я знаю, граф Леофвайн был тебе очень дорог…
– А я не знаю, где он лежит, – взорвался Вальтеоф. – Гарольд похоронен под грудой камней на утесе у Гастингса, по решению Вильгельма – не на святой земле, но он хотя бы имеет покой, пока Леофвайн – один Бог знает, где он лежит, – обобранный и… – Он не плакал с той самой жуткой ночи в овраге, но теперь разрыдался снова, потому, что осознал не только потерю, неизвестно было даже, где последнее пристанище его друга.
Немного погодя Ульфитцель сказал:
– Множество прекрасных людей не имеют могил, но Бог милосерд. Отсутствие могилы ранит тебя больше, чем это было бы с графом Леофвайном, чья душа покинула тело и сейчас, без сомнения в раю.
Вальтеоф глубоко вздохнул и вытер слезы краем плаща. Немного помолчав, он спросил:
– Как это вы всегда находите нужное слово? Я хотел бы отслужить мессу за упокой его души и за Альфрика тоже. Он пал на Телхаме у знамени, вместе с Гарольдом.
– Да, я слышал. Успокой, Господи, его душу.
Аббат перекрестился. Вальтеоф, тоже перекрестившись, продолжил:
– Я пошлю тебе дарственную на мою виллу в Барнаке. Там ты сможешь поправить свое здоровье.
– Спасибо тебе за доброту, сын мой, – тепло улыбнулся Ульфитцель. – Бог наградит тебя за твою щедрость, и, без сомнения, здесь тебя будут помнить вечно.
– Нет, – очень тихо сказал Вальтеоф, и наступила тишина. Ульфитцель долго рассматривал его лицо в мерцающем свете свечей. Он вдруг увидел, что юноша, который уехал отсюда три месяца назад, исчез. Вместо него приехал муж, испытанный в боях, страдающий от ран в теле и в сердце. Все это читалось в знакомых чертах человека, все еще достаточно молодого, чтобы спрашивать совета, и сохранившего доброту, которая часто сопутствует большой физической силе.
– Что мне делать? Я не знаю, встречаться ли мне с графами?
– А если нет? Что потом? Сможешь ли ты один выстоять против герцога?
Вальтеоф невесело рассмеялся:
– Я? Нет, отец, и ты это знаешь. – Ульфитцель наклонился вперед, он был очень серьезен.
– Ты не можешь не учитывать, что твоя борьба с ним не принесет ничего, кроме возмездия и страдания, простому народу. Если бы я видел какой-нибудь путь отправить нормандского герцога домой, я бы тебе его указал. Но, кажется, наши господа думают, что самое лучшее – принять Вильгельма как короля, и, хотя он и чужеземец, он, во всяком случае, кузен последнего короля. Возможно, Эдуард обещал ему корону.
– Может быть, но у него не было права это делать. Народ избирает короля, как мы избрали Эдгара. Но он не объединил нас. Нам сейчас нужен Гарольд Годвинсон. – Он вздохнул и, встав, начал ходить по комнате. – Отец, ты говорил мне перед отъездом в Йорк, что хорошо вооружен тот, кто познал сам себя. Вот и я понял две вещи – я могу бороться и вести в бой людей, но я не способен к делам государственным.
– Значит, ты понял что-то очень важное, – сказал аббат, – нельзя прыгнуть выше головы. Ты выглядишь уставшим, сын мой. Вы остановитесь здесь?
– Если вы позволите. Спасибо за приют. Завтра я должен поехать домой, а потом в Геллинг. Я обещал Альфрику, что его сын будет мне как родной, если он погибнет. – Он помолчал немного и добавил: – Я хотел бы помолиться эту ночь в церкви за погибших.
Ульфитцель поднялся и снял нагар со свеч. Ветер заглянул в комнату и заклубил дым от огня под потолком.
– Нет, сын мой, не сегодня. Я подниму тебя за час до мессы, и ты сможешь помолиться. Сейчас тебе нужно спать.
Давняя привычка повиноваться аббату одержала верх, к тому же он действительно очень устал. Граф завернулся в плащ:
– Не могу забыть, что именно из этой комнаты Леофвайн отвез меня ко двору. Помните, лет девять-десять тому назад.
