А ведь, когда Перемышль взяли, сам император даже приезжал…
Как же — такая победа. Крепость захватили, пленных — море, трофеи — богатейшие. Ещё и не одну тысячу наших пленных освободили, которые в Перемышле содержались.
Правда, некоторые пленные и погибли. Нет, не враги их жизни лишили. От огня нашей артиллерии. Вот так и получилось…
У меня опять работы — непочатый край. Опыт профессиональной деятельности просто рекой льется. Правда, аппарат свой так ни разу и не накладывал. Было кому, но время, время, время…
С одним раненым провозишься, а несколько и помощь не получат.
Ещё и по действующей тактике эвакуации, раненых стараются скорее в тыл отправить. Грузят в санитарные поезда и везут в сторону больших городов. Сутки, вторые, третьи везут, время уходит, а потом — ампутации, хотя многим конечности и можно было спасти.
Как в штабе нашего полка говорят — фронт сейчас значительно выпрямился, имеются большие резервы. Однако немцы, то тут, то там прорываются.
Раньше напротив полка австро-венгерские войска стояли, а теперь — германцы. Они вояки получше будут.
Командир полка, с ним у меня как-то сами собой очень хорошие отношения наладились, недоволен вышестоящим руководством. Об этом он на каждом углу не кричит, но в приватных наших разговорах у него частенько такое прорывается.
— Вот ведь как, Иван Иванович, резервы наши сейчас распределены большими группами. То густо, то пусто… Немецкая разведка отлично работает и бьют они, там, где у нас тонкие места. Затем и лезут, и лезут в эти прорывы…
Да, правда. Вроде, войск у нас сейчас больше, чем у противника, а теснит он то тут, то там.
— Планирование ещё страдает, происходит без определенных точных задач. Выстроят в затылок стрелковые полки, пластунов, массу артиллерии, а они и стоят без дела… Результат — снова и снова потери и никакого успеха.
Потери — это точно. Раненых много…
Перевязочный пункт мой сейчас развёрнут недалеко от Мальнувской Воли. От самой передовой довольно далеко и как там дела на фронте, узнаем только от раненых.
Солдаты охотно делятся информацией, но много ли они знают…
— Пока, вроде, не сбивают нас…
— Утих немного германец…
Точно, утих. Три дня назад я непрерывно слышал артиллерийскую канонаду, а теперь — тихо. Нет, постреливают, но не часто.
— Дали мы им…
— Тысячами пленных взяли…
Оказалось — совсем неправда. Никаких побед и пленных не было. Напридумывал раненый. Головушкой он повредился.
Чем дальше, тем больше солдат с расстройствами психики. В большинстве случаев, они курабельны, но в специально созданных условиях и не быстро. Здесь, вблизи от передовой, с ними некогда заниматься.
По делам материального обеспечения перевязочного пункта сегодня я опять направился в штаб полка. Бумаги, бумаги, черт бы их подрал…
Штаб полка сейчас размещается у нас совсем не далеко от передовой линии в наполовину вырубленном лесу. Даже нормальными землянки там назвать нельзя. Так, всё какое-то временное, не серьезное.
Сходил на передний край. Немцы есть немцы. Укрепились хорошо, тщательно. Проволочные заграждения — в десять рядов. Сам я это не разглядел, получил сведения от унтера, что взводом командовал.
— Всё ползают и ползают перед нашими окопами, — говорил он мне с озабоченным видом. — Что ни ночь, перестрелки устраивают с нашим сторожевым охранением.
Заметил я, что все как-то пытаются со мной своими проблемами и опасениями поделиться, высказаться, груз с души снять. То даже командир полка, то вот, унтер, как сейчас.
Я всех внимательно выслушиваю, а им и легче становится. Правильно, врач — человек, после разговора с которым должно стать легче. Ну, если, это хороший врач. Он обязан уметь слушать, а не только говорить.
— Аэропланы эти ещё. С утра до темной ночи всё летают, что-то высматривают и вынюхивают…
Унтер не был лишен образности языка, ещё и сопровождал свои слова активной жестикуляцией.
— Посверкивают биноклями, ощупывают линии наших окопов, батареи, резервы… Как к нам пополнения и обозы подходят…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ну, не унтер, а целый штабс-капитан.
— Вчера ещё «колбасу» подняли.
Точно, над равниной в указанном мне направлении имелся в небе аэростат. Гадать не надо, что там у немцев наблюдательный пункт. Далеко им оттуда всё видно.
Грамотно, собаки злые, воюют…
— Шебуршатся немцы, не иначе как подкрепления к ним подходят, подвозят боевые припасы. Готовятся к чему-то серьезному. Со вчерашнего дня их лёгкие орудия пристреливаются по нам шрапнелью, тяжелые — наши батареи нащупывают…
Нет, не штабс-капитан, а целый унтер полковник. Вон, как масштабно мыслит.
В штабе я задержался на целый день, канцелярии накопилось много. Только уже даже не вечером, а в начале ночи отправился к себе на перевязочный пункт.
Кругом тихо, тепло почти по-летнему, звёздно. Даже соловей поёт где-то близко-близко. Как и войны нет.
Мне хотелось думать о чем-то хорошем, мироном. Не знал я, какая буря вот-вот разразится.
Глава 31
Глава 31 Против закона Божьего и человеческого
Всё на этой войне перепуталось, всё смешалось…
Так, кавалерия, как во времена Саин-хана, сына Джучи, внука Чингисхана, друг друга пиками тычет.
Наши казаки — деревянными, германцы — полыми металлическими, в во французской армии, говорят — самому не приходилось видеть, пики вообще бамбуковые. У меня дома в младших классах лыжные палки были бамбуковые, а тут — пики…
Мля…
Внизу пиками тычутся, а в небе — аэропланы, аэростаты.
По той же кавалерии пулеметы лупят во всю моченьку.
Артиллерия за многие версты поражение чужой армии наносит.
Сегодня утром в мой перевязочный отряд поступило несколько солдат, пострадавших от немецких пламеметов.
Мля…
Ещё одна напасть…
Так-то создателем ранцевого огненного прибора является наш российский изобретатель Зигер-Корн. Ещё в девятнадцатом веке он предложил военному ведомству такое оружие, но что-то, как обычно у нас, не задалось…
Прибор был признан очень сложным и опасным в употреблении и не принят на вооружение под предлогом нереальности.
Немцы же позднее создали подобную конструкцию и без всяких на то колебаний приняли на вооружение.
Ещё, когда в Карпатах мы наступали, несколько таких пламеметов и захватили. Не успели вражины их против наших войск применить, а тут начали.
Сегодня утром германцы пламеметы и применили. Эх, вчера такой вечер хороший был, а утро вон совсем не задалось…
Старшему унтеру я ожог обрабатываю, а он мне и всё как было рассказывает. — Совсем рано ещё было. — мой пациент поморщился, видно — больно ему. — Германцы постреливать своими батареями начали. Вдруг, их первую линию огонь охватил. Не видно было, откуда он и появился. Летит огонь этот и черный дым в нашу сторону…
Унтер рассказывает, а я его перевязываю. Пусть говорит, немного хоть от обработки ожога отвлекается.
— Огонь — как бы крутится, ревёт ещё… Некоторые у нас закричали, по траншее заметались — страшно же, жуть…
Обожженный на секунду замолк.
— Не больно? — спрашиваю унтера.
— Не… Вот. Страшно, сильно страшно… Огонь всё ближе к нам подходит, в нашу траншею капли горящего масла повалились. Может и не масло, но — похоже. За огнём этим их пехота поднялась, густо в атаку пошла. Я ору, чтобы пулемет бить по ним начал. Федор и вдарил… Тут и все стрелять стали. На меня это масло и попало…
Унтер скосил глаза на свою руку, с которой теперь я и занимался.
— По всему полю наложили мы германцев, не помог им огонь этот…
Унтер — герой. Когда, как он выразился — горящее масло ему на рукав шинели попало, винтовку свою не бросил, стрелял до последнего, пока от боли сознание не потерял. Не сбивал другой рукой огонь, тем самым кисть свою и спас. Мог ведь и инвалидом остаться — сжёг бы кисть до костей, ампутировать бы её пришлось.
