Через пару дней по телефону получили приказ наступать на Савинцы. До начала атаки оставался один час. Комбат доложил, что у него остались не более 20 человек стрелков-автоматчиков. Это же только один взвод! Начальник штаба вспомнил, что недалеко от батальона была команда выздоравливающих после легких ранений и обморожения. Половина из них была без личного оружия. Возглавлял ее заместитель командира батальона старший лейтенант Хот Али Махмудович, мой земляк из Адыгеи. Ершов приказывает мне срочно выезжать и передать приказ, что в 8 часов после залпа **катюш” будет атака и се нужно поддержать ударом команды выздоравливающих со стороны Тарасовки. Я заметил, что половина из них без оружия. “Все равно всех погнать в атаку, пусть оружие добудут на поле сражения”, — таков был его ответ. Мы поехали в Тарасовку без промедления. Там у походной кухни собиралась команда с котелками, а сам командир умывался на ступеньках хаты, не предвидя, что ему предстоит через несколько минут вступить в бой вместе со своим воинством, Я мигом передал ему приказание командира полка, но он начал докладывать мне то, что я доказывал только что Ершову.
Тут из-за угла выехали еще одни сани с начальником штаба. Ершов подбежал к Хоту и хотел ударить его в лицо, но из-за маленького роста не мог этого сделать и ругался на чем свет стоит. Потом повернулся и бросился ко мне. Я вынул из кобуры пистолет и пошел к походной кухне. Солдаты и сами поняли, что им предстоит делать, и быстро начали вычерпывать кашу из котелков и выходить на околицу села. Ершов на своих санях уехал в штаб, а мы побежали за село. Здесь увидели на одном из нолей бурты сахарной свеклы и решили повести своих инвалидов в обход, а не в том направлении, которое указал Ершов. В это время прорычали свою песню «катюши», и наши бывалые солдаты бросились от одной к другой кучам сахарной свеклы, оставшейся в ноле до весны не вывезенной. С этого направления противник нас не ожидал совершенно и вынужден был оставить Савинцы, отойдя на Телешовку, где наверняка и будет держать нас до самого вечера в открытом поле. В центре освобожденного поселка я встретился с комбатом Кошелевым. Вскоре подошла походная кухня, и солдаты выстроились в очередь с котелками. Я посоветовал Кошелеву принять на довольствие всю команду выздоравливающих, так как другого пополнения просто не предвиделось».
Глава 5.
ПРИБЛИЖАЯСЬ К ТРАГЕДИИ 38-й СТРЕЛКОВОЙ ДИВИЗИИ
1
Этот рабочий день выдался самым обычным, что называется, рядовым. Выезжать никуда не надо. Сиди себе, работай с бумажками. Время рабочее «от и до». Вот два полковника и разговорились. А потом Александр Захарович продолжил свой, так и не законченный рассказ:
— Слушай дальше Иван, 13 января 44-го нашей дивизии приказали развернуться фронтом на восток и с утра наступать, чтобы «закрыть» окруженную группировку в районе Корсунь-Шсвченковского.
Иван Дмитриевич оторвался от своих бумаг и лишь усмехнулся:
— Как это фронтом на восток?
— Приказом командира 47-го стрелкового корпуса нашей дивизии предстояло 14 января вместо наступления на юг или на запад развернуться на 90 градусов и наступать в восточном направлении, на Лисянку. Вот тут я впервые в своей жизни узнал, что можно запросто наступать и «вперед на восток!».
— И с какой же задачей?
— Наступать с утра, чтобы «закрыть» окруженную группировку в районе Корсунь-Шевченковского. Наступление начать на рассвете 14 января. При этом мой батальон — 50 активных штыков — разместился по хатам. Всю ночь разведка доносила о прогревании двигателей вражеских танков. А потом началось такое!
Не один час Александр Захарович, жестикулируя, то улыбаясь, а то и с гневом на лице рассказывал своему соседу по кабинету ту, мало кому известную историю январской трагедии 38-й стрелковой дивизии.
Выслушав коллегу, Иван Дмитриевич невозмутимо заметил:
— Я тебе, Саша, вот что скажу по этому поводу. Маршал (он, конечно же, имел в виду Москаленко) мне как-то поведал такое. Только ты смотри никому. Тебе это будет интересно. Так вот, на командном пункте армии часто бывали вместе Жуков и Ватутин. Нередко Сталин звонил по правительственной закрытой связи и требовал Жукова или Ватутина к телефону. Заслушивал их о положении дел и планах на будущее. Когда положение на фронте бывало успешным, то Жуков во время доклада говорил примерно так: «Вот мы тут с Николаем Федоровичем (Ватутиным) посоветовались и решили сделать так…» — всегда подчеркивая коллегиальность принимаемых действий. Но стоило, например, оставить Житомир войскам фронта, как он тут же в отсутствие Ватутина докладывал Верховному совсем в другом тоне, примерно так: «Я же вам много раз докладывал, что Ватутин со своими двумя академическими дипломами всегда мнит себя маленьким Наполеончиком и не прислушивается к моим советам, когда я приказываю ему после овладения крупными городами или узлами дорог непременно закреплять завоеванное, а он только вперед и вперед…»
Когда разговор вроде бы закончился и полковники снова принялись за свои дела, Иван Дмитриевич совсем неожиданно перебросил через сдвинутые столы Александру Захаровичу расшифрованную телеграмму. Это была та самая, которую так мечтал увидеть Лебединцев.
Шифротелеграмма на бланке светло-голубого цвета была написана собственноручно рукой маршала Жукова и им же подписана 15 января 1944 года. Текст ее примерно был следующим:
«14.01. противник упредил наступление, 47-го стрелкового корпуса и нанес танковый удар в направлении райцентр Скибина, Тарица… Потеснил наши войска. Вину за отход возлагаю на командира 38-й стрелковой дивизии полковника Короткова.
Ведется следствие. Командир дивизии будет предан суду Военного трибунала. Жуков».
Как потом напишет Александр Захарович, «читатель должен знать, что снятие копий с шифровок категорически запрещается, и я не смог переписать этот текст даже в свою рабочую тетрадь с грифом “совершенно секретно”. Но эта шифровка есть, хранится в Архиве МО, и ее всегда можно там найти».
Тем не менее Александр Захарович запомнил. И даже ее светло-голубой цвет.
2
Из книги «Отцы-командиры»:
«31 декабря 48-й полк, сменив 42-й полк 180-й дивизии, сбил сопротивление немцев и развил наступление на Вильшанскую Новоселицу, которой с утра 31-го декабря овладел. Здесь мы встречали наступление Нового, 1944 года. Третьего Нового года в моей жизни на войне. Полк — опять громко сказано, так как снова остатки двух батальонов сведены в один батальон, которым теперь командовал Кошелев. Накануне этот комбат новел свой батальон балкой и внезапно с тыла атаковал населенный пункт Петривка, в котором располагались тыловые обозы противника. Немецкие ездовые хотели встречать здесь наступление Нового года, поэтому почти в каждой крестьянской хате была установлена елочка, украшенная маленькими флакончиками с выпивкой, шоколадками и другими подарками из фатерланда. Все это досталось нашему батальону в качестве трофеев. Было кое-что и в обозе, поэтому Кошелев пригласил прислать моего писаря на санках, чтобы поделиться с офицерами штаба трофейными деликатесами. (…)
Ровно в полночь немцы “поздравили” нас несколькими залпами из 105-мм орудий. Через час наша артиллерия сделала ответный залп. Орудия находились невдалеке от штаба, и их позиции немцы засекли довольно точно. Мы не успели выпить и по одной рюмке, как с той стороны полетели снаряды по огневым позициям нашей артиллерии, и разрывы оказались совсем рядом, а один снаряд попал в крышу нашего дома и взорвался на чердаке над русской печкой, на которой спал командир химвзвода. От взрыва снаряда сильным ударом бревна прямо в лоб был убит совсем молоденький лейтенант. Конечно же, праздник был испорчен.
Утром 1 января я после завтрака выехал на санках в Петривку, а там уже находился командир полка, но не в силу необходимости быть ближе к своим подразделениям, а только потому, что в батальоне запахло трофеями, тем более со шнапсом. Чтобы найти командира или штаб во фронтовой полосе, не нужно спрашивать солдат о местах их нахождения, а смотреть, куца ведут провода полевого кабеля. В одной из хат в чисто прибранной комнате сидела телефонистка Дуся Лурга с телефонной трубкой, подвешенной петлей из тесемки на голове, у уха. Она сделала мне знак пальцем у губ, чтобы я без нужды громко не разговаривал, и кивком головы показала, что “сам, ноль перший” находится на русской печке.
В это время зазуммерил телефон, и она вполголоса попросила: “Товарищ ноль перший, визьмить трубку”. Оказывается, на печи тоже стоял телефон, и она присоединила перемычку провода к его клемме. Бунтин вальяжно взял трубку, назвал себя по позывному и коду должности. Дуся знала, что в таких случаях штабные офицеры всегда подслушивают разговоры и доклады старших начальников, чтобы быть в курсе полученных и отданных распоряжений, и дала мне отводную трубку. Говорил по телефону начальник штаба дивизии подполковник Хамов П.Ф. — “ноль другий “Бокала”, которому было известно о захвате нами Петривки, он тревожился за се удержание и просил принять меры к ее обороне на случай контратаки немцев. Бунтин заверил, что все необходимые меры он принял… Внезапно в линию вклинивается новый, незнакомый голос, который сказал примерно следующее: “Петр Филиппович, если вы хотите, чтобы было все выполнено, о чем вы сказали, то попросите телефониста переключить вас на командира батальона Кошелева и передайте все это ему лично. Тогда будет все сделано непременно. Ведь Бунтин все вам врет, вероятно, с какой-либо печки, ничего лично не наблюдая”. Я подумал: не ясновидец ли комдив? Или он понял всю психологию нашего Бунтина, или, имея немалый опыт командования полком, сам поступал не раз подобным образом? Наш отец-командир не вымолвил ни слова, но я подумал, что мне нужно смываться тихо, чтобы он не увидел меня из-за “грубы”. Это была моя первая негласная встреча с “новой метлой”, то есть новым командиром дивизии».
