— И братья не поедут?
— Мы тоже не можем днём, — грустно сказали братья.
— Надо позвонить Ивану Николаевичу, — нерешительно заметил Геша. Он хотя сначала и не собирался предупреждать оперуполномоченного — всё-таки обиделся на него, — теперь мучился угрызениями совести: как же без милиции?
— Позвони, — решил Кеша.
Он тоже понимал, что без милиции будет трудно.
Геша набрал номер телефона народной дружины, долго слушал длинные гудки.
— Никто не подходит.
— А ты в отделение милиции позвони, — посоветовал Кеша.
Отделение милиции откликнулось мгновенно:
— Дежурный слушает…
— Будьте добры, позовите Ивана Николаевича, если можно, — вежливо попросил Геша.
— Кто его спрашивает? — поинтересовался дежурный.
— Это говорит Геннадий Седых. Я сегодня уже беседовал с Иваном Николаевичем и хочу ещё что-то ему сообщить…
— Нет его, Геннадий Седых, — ответил дежурный. — Уехал на задание. Но я ему передам, что ты звонил.
— Спасибо, — сказал Геша. — До свидания. — И повесил трубку. — Нет его. На какое-то задание уехал.
— Что же, — решил Кеша, — будем действовать сами. Пошли, Гешка.
— Ни пуха ни пера! — крикнули вдогонку близнецы.
И Кешка с чистым сердцем отозвался:
— К чёрту!
Глава одиннадцатая
КЕША, ГЕША И СОМОВ
Кеша и Геша рассудили верно: нечего ждать Сомова во дворе, а потом гнаться за ним на троллейбусе. А если он вздумает поехать к профессору на такси, то дело совсем швах. Нет, лучше махнуть на Арбат заранее и дождаться Сомова у профессорского дома. Например, в том садике, где они с Рыжим подсматривали за Витькой.
Так и сделали. На троллейбусе добрались до Плотникова переулка, свернули направо и осторожно вошли в знакомый двор. Правда, знаком он был только Кеше, а Геша представлял его себе лишь по рассказам друга. Но это не помешало ему сразу обнаружить место, где Рыжий с Гешей таились в кустах. Оно и в самом деле было лучшим для тайного наблюдательного пункта: высокие густые кусты шиповника около профессорской «Волги». Она стояла всё так же — накренившись на правый бок, смяв своей тяжестью резину на спущенном баллоне.
Друзьям везло: двор был пуст и никто не помешал им прокрасться в кусты и занять наблюдательную позицию. Неудобно было лишь то, что шиповник отчаянно кололся, но если замереть и не двигаться — разведчик должен уметь замереть и не двигаться! — то можно терпеть. Даже привыкаешь. Как к крапиве, если в ней долго лежать. Кеша однажды на спор пролежал в крапиве целый час — и ничего. Чесался только потом по-страшному. А шиповник — не крапива, хотя, скорее всего, часом здесь не отделаешься.
Они лежали, молчали, вели непрерывное наблюдение в четыре глаза. Наблюдать было не за чем. Вот вышла тётка с авоськой. В авоське пустые бутылки из-под молока. Вывод: пошла в магазин. Въехал во двор на велосипеде какой-то парень в трусах и майке. Взял велосипед на плечо, вошёл в профессорский подъезд. Вывод: покатался, устал, вернулся домой. А велосипед, между прочим, гоночный. Кеша даже хотел такой, но родители на этот счёт имели другое мнение. Почему-то… Из того же подъезда выбежал мальчишка лет девяти с игрушечным пистолетом в ручонке. Постоял, прицелился куда-то, потом посмотрел на кусты и пошёл к ним. Вывод: сейчас обнаружит наблюдательный пункт… Так и есть, обнаружил. Остановился у зелёного заборчика, уставился на разведчиков круглыми глазами.
— А чего вы здесь делаете? — спросил он, как один отрицательный герой из кинофильма «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещён».
Кеша даже не стал искать вариант ответа, бросил:
— Иди, иди отсюда…
Мальчишка не ушёл, заканючил:
— Нет, правда, чего вы здесь высматриваете?
Это был уже нестандартный вопрос, и отвечать на него следовало нестандартно:
— Не уйдёшь немедленно — получишь по шее.
Кеша просто попугал мальчишку. Не стал бы он, в самом деле, бить маленького, это нечестно… Но угроза подействовала. Мальчишка ушёл с независимым видом: мол, я вас совсем не испугался, просто мне по делам надо.
Наблюдение продолжалось. Становилось скучно. Кроме того, шиповник всё-таки кололся, потому что долго лежать неподвижно нельзя — немеет рука или нога. Или рука и нога вместе. Но тут во двор вошёл новый объект наблюдения, и Кеша с Гешей мгновенно забыли о неудобствах: это был Сомов.
Сомов подошёл к профессорской машине, постучал ногой по спущенному колесу, присвистнул, сказал вслух:
— Как тебя, бедолагу…
Потом поставил свой кожаный саквояж на асфальт, сложил руки рупором, крикнул:
— Фёдор Петрович! — Потом подождал чуть-чуть, опять крикнул: — Фёдор Петрович!
На третьем этаже в открытом окне появилась голова в огромных очках. Человек посмотрел сквозь очки во двор, сказал приветливо:
— Ах, это вы, Алёша… Я сейчас спускаюсь, — и исчез из окна.
Судя по очкам, это была профессорская голова. По Гешиному и Кешиному разумению, каждый порядочный профессор должен носить очки. Это солидно. Это свидетельствует о научном складе ума. А Сомова, оказывается, зовут Алёшей… Смешно: взрослый дядька, а зовут Алёшей. Не Алексеем Сарафановичем, к примеру, а как мальчишку — Алёшей. Это уж никак не свидетельствует о его научном складе ума…
Но и профессор, когда вышел из подъезда, оказался каким-то нетипичным. Только очки у него от профессора, а всё остальное от кого-то другого. Ни тебе бородки-эспаньолки, ни тебе животика, ни тебе обычной профессорской рассеянности. И молод он, не старше Кешиного отца. И одет в тренировочный костюм. Он подошёл к Сомову, заулыбался, руку ему пожал.
— Жду вас, Алёша, как вечного избавителя…
Это ворюга-то — вечный избавитель!
— Принесли, Алёша?
— Как обещал, Фёдор Петрович. Вам просто повезло, что у меня инструменты как раз завалялись.
— Повезло, говорите? Ну, это как посмотреть…
И оба смеются. Сомов тихонечко, вежливенько подхихикивает. А профессор — во весь голос. Смешно ему, видите ли…
— Покажите, Алёша.
— Подождите, Фёдор Петрович, давайте сначала колесо посмотрим. Где это вас угораздило?
— Даже не знаю. Вчера приехал, всё было нормально.
Сомов сел на корточки около колеса, поколдовал там над чем-то, выпрямился:
— Над вами подшутил кто-то, просто выпустил воздух. Накачаем — и порядок.
— Хороши шутки: вместе с воздухом инструменты улетучились.
— Выходит, они легче воздуха.
И опять смеются. Над чем? Сомовская шутка копейки не стоит. А профессору весело. Как будто не Сомов это, а народный артист Аркадий Райкин.
— Сейчас мы вам инструментики отдадим, колёсико накачаем. — Сомов говорил с профессором, как с балованным ребёнком, открыл саквояж, достал оттуда брезентовую сумку с ключами. — Проверьте, всё ли здесь.
— Сейчас проверим. — Профессор обернулся к подъезду и позвал кого-то: — Иван Николаевич, помогите мне.
И вот вам сюрприз: из подъезда спокойно вышел районный уполномоченный Иван Николаевич — в полной форме капитана милиции, — подошёл к машине, взял у профессора инструменты, сказал солидно:
— Отчего же не помочь…
Кеша с Гешей изумлённо переглянулись: вот, оказывается, на какое задание уехал Иван Николаевич! Нет, не зря он тогда предупредил Гешу, чтобы тот не волновался. Мол, всё будет в порядке. Позвонил профессору, рассказал про Сомова и про Витьку, потом приехал к нему и дождался Сомова. Не в кустах шиповника, заметьте, а в удобном кресле в профессорской квартире. Вот в чём преимущество милиции над частным сыском.
А бедный Сомов просто обмер. Вероятно, появись сейчас дух пичугинской «Волги», Сомов меньше бы испугался. Он даже осел как-то, а может, это у него коленки подогнулись от неожиданности. Но надо отдать ему должное: быстро пришёл в себя. Подтянулся, выдавил улыбочку:
— Здрасьте, Иван Николаевич. А вы, оказывается, знакомы?
— Благодаря тебе, — сказал Иван Николаевич.
— Это как же?
— А вот так. Попался ты, Сомов, как кур в ощип. — Иван Николаевич употребил поговорку из лексикона бабы Веры. — А ведь предупреждал я тебя: не воруй…
— О чём вы, Иван Николаевич? — Ну прямо ангел с крылышками: глаза вытаращил, вроде бы ничего не понимает.
— Откуда взял инструменты?
— Купил.
— У кого?
— У спекулянта какого-то. Разве их всех запомнишь…
— И давно купил?
— С неделю будет.
— Врёшь ты, Сомов, нагло и беспардонно. Не купил ты эти инструменты, а упёр их из машины Фёдора Петровича.
— Я?! — Ну просто актёр Смоктуновский, а не Сомов: какая гамма переживаний!
— Витька-слесарь для тебя их упёр. По твоему поручению. Ты и навёл его на машину.
Тут Сомов перестал изумляться и сыграл негодование: махнул рукой в досаде, сказал веско и решительно:
