— Ну, вот… — Марушко, раздвигая плечом рыбаков, пробился к Оське. — Вышел.
— Слушай, ты… — Оська запнулся от возмущения. — Я давно уже не босяк, давно не хулиган. Но во мне еще осталось достаточно хулигана, чтобы сделать из тебя, гада, человека.
— А что я из тебя сделаю? — негромко спросил Марушко.
— Спрятался за чужие спины и кричишь? Топишь парнишку? — почти кричал Оська. — Подойди к капитану и скажи, что ты знаешь за пропажу. Скажи!
— Оська! — В тихом окрике Марушко звучала угроза.
— Что?! Что — Оська?! — закричал Баштан. — Я никогда пи па кого не капал, с милицией дружбы не водил. Но разве не ты мне предлагал на пару ошманать шлюпку? Не ты манил меня спиртом?
— Я?! — Марушко рванулся к нему. — Я из заключения. Меня легко утопить.
— Трудно! — крикнул в лицо ему Оська. — Дерьмо не тонет!
— Человек сидел… Вали на него! — В голосе Марушко дрожала слеза. — Вали. Поверят. Клейменый-меченый. Пускай гниет в лагерях!
Несколько голосов неуверенно вступились за Марушко;
— Не болтай, Оська!
— Доказать надо!..
— Доказать?! — Оська снял со стола “летучую мышь” и поднес ее к лицу Марушко.
— Смотрите на эту гладкую рожу! — сказал он. — А теперь поглядите друг на друга…
Дальнейшее произошло так быстро и неожиданно, что окружающие не сразу даже поняли, что случилось. В руке Марушко блеснул нож. Короткий, почти без замаха удар. Оська выпустил фонарь и повалился навзничь. Кто-то подхватил его.
Марушко бросил нож и закричал:
— Вяжите! За убийство отвечу. Девять грамм свинца приму за правду…
Оборвал его бессвязные выкрики тяжелый кулак Паши.
Пока командиры вырвали Марушко из рук разъяренных матросов, пока зажгли погасший фонарь, глаз преступника уже заливала темная опухоль, а окровавленный рот казался огромным, черным.
— Бейте! — истерически кричал Марушко. — Убивайте! Все равно мне не жить. Нет доверия бывшему заключенному. До ножа довели!..
— Кончайте базар! — неожиданно спокойно прозвучал в общем гомоне голос капитана. — Боцман! Возьми двух человек и запри Марушко в надежное место. Анциферов! Поставьте охрану к арестованному.
Марушко скрутили и вывели из салона. Мельком увидел он, как укладывали на постеленный на полу матрац Оську. Над ним стоял, склонившись, Корней Савельич и готовил инструменты.
МАЛЫШ
Оська лежал с напряженно сведенными к переносью бровями и приоткрытым ртом, и оттого казалось, что он силится и никак не может понять: что же такое произошло с ним?
Матросы растерянно сгрудились вокруг раненого. Их тела словно слились в одно большое тело с единым горем и ищущей исхода ненавистью.
— Воды! — бросил, не оборачиваясь, Корней Савельич. — Быстро!
Бережно передаваемый из рук в руки ковш проплыл в воздухе от камбуза до постели раненого. И снова салоп заполнило тяжелое молчание.
Корней Савельич закончил обработку раны, наложил повязку. Товарищи бережно подняли Оську, вместе с тюфяком и подушкой, устроили на носилках.
Чьи-то руки распахнули пошире дверь. Носилки выплыли из салона. Впереди вспыхнула спичка. Вялый огонек осветил стены, уходившие в темную глубь прохода, странно высокий потолок.
Давно закрылась дверь с красным крестом на верхней филенке, а матросы все еще теснились в узком проходе, ждали. В темноте плавали алые огоньки самокруток. Изредка слышался сдерживаемый близостью раненого голос, и снопа тишина, ожидание.
Наконец дверь открылась. В слабо освещенном прямоугольнике появилась коренастая фигура Корнея Савельича.
Рыбаки двинулись к нему навстречу, еще плотнее забили узкий проход.
— Как Оська? — тихо спросил Быков.
— Что я могу сказать? — Корней Савельич задумался. Говорить с возбужденными матросами следовало осторожно. Очень уж взрывчатый это парод. — Ранение… тяжелое. В госпитале такие раны лечат. Здесь… потруднее.
— Бандюга! — вырвалось у кого-то.
— Придем в порт, передадим его в трибунал, — поспешил успокоить возбужденных матросов Корней Савельич. — Там разберутся.
— У нас свой трибунал! — ответил из темноты глухой голос. — Сами разберемся.
Корней Савельич горячо убеждал матросов в недопустимости самосуда, мести. Его слушали молча, не перебивали. А когда он сказал, что преступник получит по заслугам, снова прозвучал тот же глухой голос:
— Получит! Пошлют в штрафную. Месячишко повоюет и чистенький. Хоть женись!
Огромного труда стоило Корнею Савельичу вырвать у рыбаков обещание не расправляться с преступником. Но можно ли было верить их обещанию? Слишком напряжены у них нервы…
— Корней Савельич! — крикнули из конца прохода. — К капитану!
В салоне Иван Кузьмич и Анциферов, окруженные матросами, допрашивали Малыша.
— Ты знал, что Марушко взломал ящик с аварийным запасом? — спросил Анциферов.
— Нет. — Малыш отрицательно качнул головой. — Не знал.
— Допустим, что ты не знал, — согласился Анциферов. — Но продукты в каюте ты видел? Не мог не видеть. Что ж ты молчал?
— А я тоже… — Малыш запнулся и принялся теребить полу стеганки.
— Что тоже? Помогал ему?
Малыш молчал. Решимости у него хватило только на полупризнание.
— Ломали вместе, — подсказал Анциферов.
— Нет, — еле слышно выдохнул Малыш.
— Караулил, пока Марушко работал?
И снова Малыш отрицательно качнул головой.
— Я — Он с усилием проглотил что-то мешающее говорить и с неожиданной решимостью выпалил: — Ел с ним.
— И тебе в горло полезло? — презрительно спросил Матвеичев. — Не подавился?
Малыш поник, боясь взглянуть на разгневанного боцмана.
— Расскажи по порядку, — вмешался Корней Савельич. — А вас всех, — он осмотрел окружающих, — попрошу не мешать ему.
— Пришел я в каюту, — Малыш глубоко вздохнул, — а он сидит. Ест. Дал мне сухарь с маслом. “Рубай!” — говорит. Я спросил: “Откуда у тебя сухари?” А он достал из-за голенища нож. “Продать хочешь? — говорит. — Ешь. Или глотку перережу”. Заставил съесть. И еще дал. Сгущенки. Вот. Так началось. А откуда у него сухари, я не знал. Думал, заначка с дому. У меня тоже были сухари, когда я пришел на “Ялту”.
Мягкий тон Корнея Савельича подействовал. Малыш раскрывался все больше. События прояснились. Аварийный запас Марушко похитил после бомбежки. Сперва он приносил в каюту понемногу сухарей и сгущенки. Затем у него появилась корейка и сливочное масло. Малыш понял, что продовольствие попало к Марушко нечистыми путями, но молчал. Молчал, не только боясь расправы, но и сознавал себя соучастником кражи. К тому же Марушко сумел убедить его, что сам-то он в случае разоблачения вывернется, а отвечать придется одному Малышу. Да и аварийный запас не тронут, пока не придется садиться на шлюпки, а капитан с палубы и сам не уйдет и других не отпустит.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
