Знающий дело читатель, хорошо осведомленный – а, может быть, и на собственной шкуре, как говорится, испытавший это, – опять же может сказать, что в советскую больницу (и в психиатрическую, и в любую другую) лечь без направления амбулаторного врача и без явных признаков тяжелого заболевания, не будучи привезенным «Скорой помощью» и не имея за собой какой-либо убедительной рекомендации (сама Софья Ипполитовна просили), было крайне непросто – желающих лечиться всегда было намного больше, чем свободных коек в больницах. На обследование… ну надо же… – иронически заметит этот самый предполагаемый читатель-скептик, и опять же вытащит на свет свою умозрительную гипотезу о том, что большая часть всей этой врачебной предупредительности и гуманной заботы о ничего из себя не представляющей пациентке объясняется очень просто: на консультацию она попала с подачи милиции, и доцент, несомненно, это знал. Ну, может, и так. И что из этого? Стоит ли нам заострять на этом внимание? Ведь прямого отношения к развитию нашего сюжета такое объяснение (даже если оно и в самом деле верно) иметь не может – посему оставим это за скобками и продолжим наш сжатый рассказ о пребывании нашей героини в психиатрической больнице, имея всё же в виду, что оказалась она здесь вовсе не случайно: были для этого достаточно серьезные основания, это всякому ясно.
Сумасшедший дом, рассматриваемый изнутри, выглядел далеко не так страшно, как это кажется большинству, глядящему на него снаружи. С санаторием его, конечно, не сравнишь, но и на классический Бедлам вовсе не похоже. Завывающие психи, смирительные рубашки и лечение монотонно капающими на бритое темя каплями воды и тому подобными методами остались в далеком прошлом. Ничего подобного Палате № 6 или даже той, можно сказать, опереточной картинке, которую нарисовали мои любимые авторы, описывая пребывание в сумасшедшем доме симулянта Берлаги, сейчас в этих заведениях не сыщешь. Не было этого и в семидесятые годы, о которых у нас идет речь. Палата, в которой пришлось пролежать несколько дней Анне Леонидовне, была относительно небольшой, на восемь человек, и лежавшие в ней выглядели и вели себя как самые обычные люди. Ничего явно ненормального в них не замечалось. Такие же тетки и бабки (была и одна совсем молоденькая девушка, покушавшаяся на самоубийство, но счастливо при этом спасенная), как везде. В любой больнице можно встретить и более странных пациентов. С Анной Леонидовной много беседовали: и палатная врачиха и уже знакомый ей доцент, курировавший несколько палат, в том числе и эту, и на обходах к ним время от времени заглядывающий. Ей провели какое-то сложное обследование, при котором на голову надевается шлем с множеством проводов, но, по-видимому, ничего особенного при этом не нашли. Она сдавала на анализы мочу, кровь (из пальца, из вены, еще раз из вены), ее осмотрели терапевт и невропатолог, в особом кабинете она отвечала на множество вопросов, напечатанных на нескольких листах бумаги, и описывала своими словами, что изображено на предъявляемых ей врачом картинках: собака стащила со стола курицу, а мальчик замахнулся на нее палкой и так далее. Все что-то записывали и подклеивали разные справки в историю болезни, которая за те четыре дня, что она провела в больнице, заметно располнела и толщиной приблизилась к газете «Неделя». Что в ней было написано, она не знала, но перед выпиской – она настояла на том, чтобы ее выписали не позже вечера четверга: мне надо, я не могу пропускать дежурства, я же пообещала, люди же на меня надеются – доцент постарался, по возможности, ее успокоить:
– Конечно, – объяснял он, – галлюцинации, то есть видения ваши, тем более такого устрашающего содержания, свидетельствуют об определенных нарушениях, так что вы должны серьезно отнестись к своему здоровью, но не стоит излишне пессимистически это воспринимать. Пока что я не вижу причин для постановки диагноза тяжелого психического заболевания. Надо полагать, симптомы эти и ваши головокружения – пусть редко, но они всё же у вас бывают, верно? – и ухудшение памяти (на память Анна Леонидовна и не жаловалась никому) – всё это – следствия нарушений мозгового кровообращения. Сосудики в мозге уже не те – возраст дает себя знать – и ничего удивительного здесь нет: у пожилых людей такие явления – не редкость. У кого-то больше, у кого-то меньше выраженные, и симптоматика разная… Такие яркие галлюцинации не часто встретишь, но тоже бывают – у всех всё по-своему. Главное для вас: выбросить самые мрачные мысли из головы и не считать себя обреченной – скорее всего ничего особенно страшного с вами в ближайшее время не произойдет. Но надо следить за собой – не переутомляться, больше отдыхать – вот работу по ночам, лучше бы оставить – уже не те ваши годы, и надо себя поберечь. Было бы хорошо, если бы вы у нас еще с недельку полежали, а мы бы за вами понаблюдали. Но и с этим большой беды нет: вам надо обратиться в психоневрологический диспансер по месту жительства – нашу выписочку покажете, и вас прикрепят к врачу, будете время от времени его посещать, сообщать, как вы себя чувствуете. Вам какое-нибудь лечение порекомендуют – нет-нет, ничего особенного – что-нибудь общеукрепляющее – витамины обычные в укольчиках, антисклеротические препараты – врач решит, что вам лучше. Ну и не бойтесь. Если бы все наши пациенты были такими, нам бы и делать было нечего.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Оптимистичный врачебный прогноз (может быть, и чересчур оптимистичный, если исходить из реальных обстоятельств) несколько приободрил пациентку – недаром говорят, что у хорошего врача даже простой разговор с больным приносит тому облегчение. Не то, чтобы она перестала беспокоиться, но появилась надежда, что будущее не столь беспросветно, как ей показалось вначале. Еще в понедельник она позвонила в институт и попросила, чтобы ее подменили во вторник, когда у нее значилось дневное дежурство. А в пятницу на очередное суточное дежурство она пришла пораньше, чтобы застать на месте коменданта, и после не слишком продолжительного разговора с ней – плохо себя чувствую, сил уже нет, хорошо, что пенсию плотят – как-нибудь управлюсь, здоровье-то важнее всё-таки – подала заявление о переводе ее на четверть ставки (сущие копейки, конечно, но при её-то восьмидесятирублевой пенсии, тоже не лишние), взяв с начальницы обещание не ставить ей больше ночные дежурства – вот доработает она этот месяц и всё – потом только в день. Комендант, не желая совсем терять самого надежного из своих работников и предполагая, что в дальнейшем решение Бильбасовой может и измениться, слегка потянула с решением, но, видя, что уговоры тут бесполезны, согласилась и тут же подписала заявление, сказав, что сама отдаст его в отдел кадров и доведет дело до конца. Так что в этом отношении всё складывалось по желанию Анны Леонидовны. Даже не пришлось ей сдавать свой больничный лист. Так как она пообещала отработать пропущенное дежурство и в свою очередь подменить замещавшую ее вахтера, выданный ей в больнице бюллетень оказался просто излишним. И это ее, несомненно, порадовало: хотя в графе «диагноз» стояло невинное обследование, штамп-то на бланке был психиатрической больницы. Таким документом вовсе не стоило размахивать перед публикой – даже перед комендантом, а хуже всего было то, что он попал бы в отдел кадров и в бухгалтерию – растрепали бы всё, паршивки, знаем мы их. Однако бог упас, милиция – уже ясно – никому ничего не сообщала, и здесь всё уладилось – можно сказать, что всё осталось шито-крыто. Так что дежурство начиналось для нашей героини достаточно удачно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Тут я должен еще раз объясниться с читателями по поводу приводимых мною выше речей доцента Старовойтова – раньше мне не удалось вставить такое объяснение в текст, не нарушая связности изложения, а потому приходится делать это в особом отступлении.
Должен в очередной раз признаться, что этот кусочек моего повествования почти что от начала до конца выдуман мною и, можно сказать, вовсе не опирается на аутентичные показания Анны Леонидовны (а кто, кроме нее, мог бы об этом сообщить?). От своего намерения твердо следовать рассказам участников этой истории и не приплетать к ним никакой существенной отсебятины, ограничиваясь лишь художественной обработкой (используем здесь этот привычный оборот) сообщаемых ими сведений (я имею в виду милицейские усы и тому подобные невинные подробности), мне пришлось в данном случае отойти, поскольку доцентовы речи дошли до меня в тройном последовательном пересказе – и Миша был уже четвертым человеком, который пытался передать мне то, что слышала пациентка из уст доцента и пересказывала в своей беседе с допрашивающим ее милиционером. Так как все участники этого «испорченного телефона», включая Мишу, не имели никакого отношения к медицине, то дошедшее до меня было настолько бессвязно и нескладно, что я никак не мог вложить эти слова в уста высококвалифицированного и опытного врача, каким бы экзотическим субъектом он ни был. Говорят, что психиатра не всегда легко отличить от его пациентов. Не стану спорить – глас народа и так далее, к тому же мне не хотелось бы, чтобы мои потенциальные читатели заподозрили меня в близком знакомстве со многими психиатрами – читатель волен подозревать, что угодно, но давать ему повод к этому, я не намерен. Так вот. Можно быть разного мнения о психиатрах, как специфической категории врачей, но предполагать, что место доцента может занимать на кафедре человек с ярко выраженной дебильностью было бы абсолютно нереалистично. В целом, смысл передаваемого разговора был в общем-то понятен: ничего страшного, надо поберечься, и вполне возможно, что лежать вам здесь и не придется, по крайней мере, в ближайшее время, – но форма, в которой это было выражено… нет, такое в роман никак не годилось. По сравнению со всеми участниками цепочки, по которой транслировался разговор, я могу считать себя самым грамотным в этой области знаний. Хотя я тоже отнюдь не медик, но с давних пор интересуюсь биологией и медициной, устройством человека и работой его органов, его физиологией и психологией, прочитал на эту тему достаточно много популярных книжек и даже несколько серьезных специальных учебников, а потому взял на себя смелость самостоятельно смоделировать, так сказать, речь врача, обращающегося к своей пациентке. Покопавшись в нескольких книгах и кое-что оттуда использовав, я, как уже было сказано, полностью сочинил эту речь, в чем честно сознаюсь и только надеюсь, что истинные специалисты не обнаружат в ней каких-то грубых накладок и ляпсусов. Еще раз повторяю: на такое отступление от своих художественных принципов я решился лишь потому, что у меня не оставалось другого выхода.
