знака? В первую очередь тем, что знак есть нечто более общее и более абстрактное, так что он гораздо меньше осмыслен, чем его конкретное значение. Знак осуществился на каком-то внезнаковом субстрате, и этот внезнаковый субстрат, получивший конкретное значение, оказался в смысловом отношении гораздо богаче самого знака. Но ведь внезнаковый субстрат есть не что иное, как контекст. Взяв данное слово вне всех его контекстов, мы, конечно, его чрезвычайно обедняем, если не лишаем всякой значимости. Свой реальный смысл слово получает только в связи с теми или другими контекстами, а ведь этих контекстов существует, можно сказать, бесконечное количество. Греческое слово aretē или латинское virtus по образцу поздней античности и моралистов как досредневекового, так и средневекового типа переводится как «добродетель». Но вот в греческом мы встречаем, например, такое словосочетание, как aretē лошадей. Можно ли здесь говорить о «добродетели»? Конечно, нет. Здесь имеются в виду породистость лошади, ее физические качества, ее использование для тех или иных надобностей или ее годность в том или ином отношении. В таких греческих выражениях, как arēte героя, в архаическом и классическом греческом языке тоже имеются в виду не столько моральные качества, сколько благородство происхождения, военные подвиги, сила воли, физическая сила или выносливость. Так, гомеровский Ахилл, который только и занимается пролитием крови своих врагов, трактуется как носитель именно этой aretē. Можно сказать, что оттенков значения этих слов столько же, сколько их контекстов. Латинское virtus, если иметь в виду слово vir «муж», тоже вовсе не есть «добродетель», а скорее, «доблесть» или «мужество». Все эти разнообразные и почти неперечислимые оттенки значения данных слов возможны благодаря тому, что в живом языке эти слова берутся только в связи с разнообразным контекстом речи. Отсюда же вытекают свои особые аксиомы значения. Их мы формулируем так.
Аксиома значения XI (XXIII). Значение знака есть знак, взятый в свете своего контекста.
Само собой разумеется, что в связи с этой контекстуальной значимостью варьируется значение также и означаемого, и акта обозначения.
Тут, следовательно, главное внимание нужно обращать на контекст, который может быть и очень бедным и очень богатым, очень разнообразным, противоречивым и в количественном отношении даже бесконечным. Даже если мы возьмем знак в его полной изоляции от его контекста, т.е. от всякого его окружения, то и в этом случае знак, если мы все еще продолжаем трактовать его как знак, тоже будет иметь свое значение. Но тогда, ввиду исключения всякого контекста, необходимо будет сравнивать знак с ним же самим, т.е. он сам явится для нас не только знаком, но и тем, что обозначено. Если мы выставим такой, не подлежащий никакому сомнению тезис, как «знак есть именно знак», то и в данном случае мы неопределенную и непонятную для нас природу знака сопоставили с ней же самой, т.е. отождествили знак с ним же самим. И это вовсе не пустословие. Когда говорится: «война есть война», то это неопределенное слово война хотят объяснить при помощи соответствующего содержания понятия войны. Такого рода тезис является только попыткой уяснить, что же такое война. Поэтому и наша следующая аксиома не является в логическом отношении каким-нибудь пустословием, а тоже указывает на определенное, правда, в данном случае примитивное, но уж во всяком случае несомненное значение знака как такового.
Аксиома значения единичного знака XII (XXIV). Всякий знак есть именно знак, а не что-нибудь другое, т.е. имеет значение знака, отличное от самого знака.
Фактически всякий языковой знак указывает на нечто иное, чем он сам. Однако чтобы продумать этот вопрос до его логического конца, приходится сказать, что даже если нет ничего иного, кроме данного знака, и не имеется в виду какой-нибудь внешний для него контекст, то даже и в таком случае наличие контекста оказывается несомненным, поскольку таковым контекстом окажется для себя самого сам же знак. Можно поэтому сказать, додумывая эту проблему до ее логического конца, что всякий знак, пока он останется для нас знаком, обязательно имеет значение, даже если нет ничего другого, кроме него, с чем мы могли бы его сравнивать.
Аксиома значения вообще XIII (XXV). Всякий знак в любом случае имеет значение, понимать ли под контекстом нечто внезнаковое или понимать ли под контекстом знака самый знак, взятый сам по себе.
6. Символ.
Мы установили, что всякий знак что-нибудь обозначает, самого ли себя или нечто другое. Каждый знак поэтому имеет одно или несколько значений. В заключение этой главы нам хотелось бы указать на тот интересный случай, когда знак имеет бесконечное число значений. На первый взгляд такой «бесконечный знак» как будто бы является чем-то невозможным, нелепым или бессмысленным. Ведь не требует же доказательства тот факт, что контекстов для любого текста может существовать сколько угодно. Когда в наших словарях или грамматиках перечисляются значения того или другого слова или грамматического термина, то всегда можно придумать такой контекст, которой ведет нас дальше и шире указанной группы значений, как бы она ни была велика. Поэтому разве может что-нибудь помешать нам мыслить знак как бесконечное количество значений. Автор настоящей работы занимался, например, семантикой такой грамматической категории, как падеж[39]. Мы пришли к выводу, что обычное перечисление значений того или другого падежа, которое мы находим в русских или иностранных грамматиках, несравнимо с тем фактическим разнообразием этой падежной семантики, которое мы фактически находим в естественных языках. Перечислить все значения даже какого-нибудь одного падежа нет возможности, как бы далеко мы ни шли по пути этого перечисления. Мы могли прийти только к одному выводу, а именно, что значений, например, родительного падежа данного слова столько же, сколько всех контекстов, в которых данное слово употребляется, т.е. это бесконечность. Вполне понятно, что составители словарей и грамматик, а также научные исследователи падежной категории должны ограничиваться констатацией только определенного количества как значений данного падежа, так и падежей вообще. Однако достаточно наметить хотя бы основные вехи семантики данного падежа, чтобы тут же констатировать возможность возникновения еще новых и новых семантических оттенков между установленными основными вехами. Поэтому нет ничего странного в нашем утверждении, что всякий падеж имеет бесконечное количество значений и что даже само количество падежей в окончательной форме неперечислимо. Становление и текучесть внутри семантики отдельного падежа, а также между падежами вообще настолько неперечислимы и для терминологии неуловимы (зато они весьма отчетливо уловимы для непосредственного «чувства языка»), что мы
