Аленка, нимало не смущаясь, пожала плечами.
— Ну, Ник. Мы ж собирались в феврале на вечер встречи выпускников, а ты тогда уже была здесь, и Егор в первый раз за все время пришел... Сама понимаешь, про вас никак не вспомнить не могли.
— Значит, сплетничали, — сказала я спокойно, хотя при звуке имени Егора внутри все обмерло.
— Ник, да никто ничего такого не сказал, — Аленка поерзала, чтобы усесться поудобнее, и снова открыла сумку, ища в пончике спасение от моего осуждения. — Ну как бы мы встретились классом и не вспомнили одноклассников, ты подумай.
Она откусила, поискала глазами в толпе детей своего сына. Возразить мне было нечего; Аленка была права, ведь для того и собираются одноклассники, чтобы поделиться воспоминаниями...
— Он был там один? — вырвалось у меня.
— Егор? — Аленка кивнула. — Ну да. Мы все были без пар, поодиночке приходили... Под конец, конечно, все уже перепили и мутить начали кто с кем... Мазурина с Лапшиным прямо на глазах у учителей в штаны друг другу полезли, чокнутые. Но Егор рано ушел. Вакханалию не застал... — Аленка прищурилась. — Сказал, что вы не общаетесь. Ничего о тебе не знает.
— Не общаемся, — подтвердила я, отведя взгляд.
Аленка откусила от пончика, прожевала, так же деловито достала из сумки небольшую бутылочку с газировкой.
— Но от Лаврика я, конечно, такого не ожидала, — заявила, отпив глоток, и я едва не застонала и не ткнулась лбом в колени, понимая, что тему для разговора Теркина еще не исчерпала. — Отнять ребенка... Он хотя бы алименты тебе платит?
Я снова начала говорить, что никого и никто у меня не отнимал, но Аленка меня не слушала. Порылась в сумке, достала из нее какую-то визитку и сунула мне в руки так торжественно, словно делилась величайшей тайной.
— На. Вот. — Я взяла, как обычно, почти без борьбы пасуя перед ее напором. — Это юристка наша новая, Черномаз. Здорово нам помогла, когда Димке зарплату выдавать его ипэшник перестал, и взяла недорого. Сходи к ней. Она скажет, что делать.
— Да не надо мне ничего...
— И не трусь, — с нажимом сказала Аленка, потрепав меня по руке свободной от пончика рукою, — она все сама напишет. Тебе только подпись поставить.Ребенок должен жить с матерью!
— За короля-я-я-я!
Олежка с воплем пронесся мимо нас к горке, на которую взобрался в две секунды, едва касаясь ступенек ногами, и мы с Аленкой ахнули и подскочили на месте, когда вслед за моим и ее сыном с такой же скоростью на «башню» разом взобралось еще пять детей.
— Ура-а-а-а!
— Победа-а-а-а!
На горке вдруг стало слишком много народу, кто-то напер слишком сильно, кто-то кого-то толкнул, и победители покатились вниз дружной кучей, на ходу расквашивая носы и придавливая друг другу руки и ноги.
Обо всем другом было забыто. Мы, мамы, тоже дружной кучей бросились детям на выручку.
Артем влетел прямо в лужу и уже рыдал, и Аленка, взвесив сыну для острастки подзатыльник, потащила его прочь. Олежка оказался, как ни странно, почти наверху, заявил, что ему ничуточки не больно и попытался вырваться, но я держала крепко. Коленки были грязные, рукава куртки — тоже, а уж про ладони, которыми мой сын уперся в землю, чтобы встать, и вовсе было нечего говорить.
— Игры закончены. Все. Домой.
— Ну мам! — возмутился он.
— Не нумамкай мне, — строго сказала я, доставая из сумки салфетки, чтобы вытереть сыну руки. — Смотри, какой тычумазéй. Придется тебе сегодня организовать внеочередное купание. Прощайся с друзьями.
— Ну мама! — заныл он, оглядываясь на друзей, которых, к слову, тоже растаскивали в разные стороны их мамы и бабушки. — Ну дай мне пять минуточек, а?
— Завтра придешь и поиграешь. Придем домой, я сразу твою одежду в стирку и закину, до утра уже все высохнет. Идем.
— Идем, — мрачно сказал он и очень тяжело вздохнул. — Только за руку не бери.
— Ладно, — сказала я. — Не буду.
Мой сын покорно попрощался с друзьями и поплелся за мной, правда, уже за воротами площадки отодвинулся от меня, насупился и всем своим видом стал изображать недовольство и обиду.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— И чего надулся?
— Ничего. — Резко и глухо.
— Раз ничего, тогда… — начала я с намерением сделать Олежке замечание, но фразы не закончила, так как в кармане плаща завибрировал телефон.
Номер Егора, который я внесла в записную книжку в день, когда мы встретились на колесе. Черно-белый конвертик сообщения в правом углу экрана — и я вдруг почувствовала какое-то сверхъестественное спокойствие, увидев адресованные мне буквы.
«Я знаю, что ты уезжаешь».
***
— Мам, только не забудь сейчас постирать мою куртку, ладно? Я обещал Пашке, что завтра приду, — напомнил о себе Олежка, когда мы зашли в дом, но я едва обратила на него внимание.
— Иди, переодевайся, — и пошла в кухню, где моя мама готовила обед и откуда уже вкусно пахло щами.
Притворила за собой дверь.
Прижалась к ней спиной.
Решилась.
— Мам.
Она обернулась от плиты, у которой стояла с ложкой в руках, и, казалось, совсем не удивилась, увидев меня такой.
— Уже пришли? Сейчас будем обедать.
Я уперлась затылком в дверь, взгляд скользил по родной кухне, но будто не узнавал. Телефон жег мне карман плаща, и сообщения, на которые я ответила лишь однажды, тоже будто жгли мне разум.
«Нам нужно увидеться».
«Тебе не нужно меня бояться, Ника».
«В 5 на колесе», — написала я и выключила телефон, чтобы не дать себе шанса передумать.
— Зачем ты сказала Егору?
— Что я сказала? — удивилась мама.
— Что я уезжаю. Это ведь ты?
Но она покачала головой.
— Нет, Ника. Это не я. И я не видела Егора уже очень давно. Как я могла сказать?
Я еле слышно застонала от бессилия, ткнулась в дверь затылком.
— Он хочет встретиться со мной. Поговорить. А я так не хотела, чтобы он узнал!..
— И что же, значит, не встретишься? — спросила мама, спокойно отворачиваясь от меня к плите. — Не пойдешь?
Я посмотрела на часы над кухонным столом. Черная стрелка на серебристом циферблате неумолимо отсчитывала секунды, и время уже перевалило за три часа.
И у меня была сотня дел и тысяча отговорок.
— Мне нужно уложить Олежку спать.
— Так я уложу, — сказали мне мамин голос, уверенный разворот плеч и прямая спина.
— Мне нужно закинуть в стирку его куртку и штаны.
— Так я закину, — подтвердил строгий пучок темно-рыжих, как у меня, но с проседью, волос.
— Я не пойду.
— Ну что же, не ходи, — нестройно запрыгали в ушах сережки-капельки, когда мама дернула головой. — Садитесь, поешьте, а потом уложишь Олежку, и посмотрим какой-нибудь фильм...
Как же трудно иногда быть взрослой и самой принимать решения.
И я уже набрала воздуха в грудь и почти попросила у мамы совета, как в дверь забарабанил Олежка.
— Мам, а чего это вы там закрылись? Какой-то сюрприз мне готовите?
— За что это тебе сюрприз, за внеочередную стирку? — заворчала я, открывая дверь и позволяя ему вломиться внутрь. — Руки помыл? Бабушка нам такой вкусный суп приготовила, скорее садись!
— Ну конечно, помыл! – тут же заявил мой проголодавшийся после прогулки сын, забираясь на стул и показывая нам чистые ладошки. — Бабушка, не клади мне большую капусту, ладно? Она скользкая!
— А мясца тебе положить? — подмигнула мама.
Олежка, страшный мясоед, как и его папа, сразу оживился:
— Мясца? Эт-то мо-ожно!..
И, глядя на своего сына, за будущее которого я несла ответственность перед собой и миром, я решилась.
ГЛАВА 16. ЕГОР
Хоть разбейся, хоть умри — не найти верней ответа,
И куда бы наши страсти нас с тобой не завели,
Неизменно впереди две дороги — та и эта,
Без которых невозможно, как без неба и земли.
(Булат Окуджава)
