Она слушала его, склонив набок голову, и смотрела на него, чуть улыбаясь, совсем чуть-чуть, изредка отводя запястьем, не испачканным в слизи и чешуе, прядь волос со лба, а ему казалось, что говорит он совсем другое:
"Какая ты красивая, Анюта. Ты даже не представляешь, какая ты красивая! Тоненькая, светлая, ни на кого не похожая девочка. Как ты улыбаешься мне, всегда вот так мне улыбайся. Дай я поправлю твои волосы, они пахнут ветром и еще чем-то земным, родным, чего нет тут, в тропиках. Я помню, как они пахнут, я почувствовал запах твоих волос тогда ночью, когда светился океан. Я все помню, помню твои пальцы, которые спрятались сейчас в эти уродливые перчатки… Вот приедем в Гибралтар, и я куплю тебе перчатки из самой тонкой кожи, самые лучшие перчатки в Гибралтаре. Честное слово, я куплю тебе самые лучшие перчатки в мире! Слышишь, Анюта?"
Было тихо-тихо. Даже не гудел главный дизель. Не звенели противни. Не было людских голосов. И людей тоже никаких не было. Стояла одна Анюта и слушала его, улыбаясь и чуть склонив к плечу голову.
А он все говорил:
– Работа физическая мяса требует. Рыба что? В рыбе фосфор, рыба – это для тех, кто умственным трудом занимается, им фосфор нужен и сахар. В Америке один чудак опыт ставил, решил целый год одним сахаром питаться, говорят, трех дней не дожил…
– Вот обидно,- отозвалась Анюта.- Что же ты так смотришь на меня,сказала она,- ну нельзя же так смотреть, Сашка! И не красней и не косись на ребят, все я понимаю, Сашка…
"А радист-то опять с этой блондиночкой, которая на кухне работает. На камбузе",- мимоходом отметил про себя Николай Дмитриевич, оглядывая рыбцех.
Вахта рыбообработчиков не прерывалась круглые сутки: четыре часа работы, четыре – отдыха. Систему эту называли "четыре через четыре". Это тяжело. В первую ночь Зыбину досталась, конечно, самая трудная вахта: с двух ночи до шести утра.
Разговоры умолкли. Монотонность и однообразие движений, ровный низкий шум близкой машины укачивали, баюкали. Глаза Зыбина были открыты, он запаковывал коробку за коробкой, не глядя, ловил бечевку, на которой был привязан карандаш, одним росчерком ставил дату, бросал коробку на транспортер, делал все быстро и ловко, но он спал. Спал тяжелым, тупым, душным сном. Когда открывали морозильные камеры и ледяной туман стлался густой белой пеленой над железным полом, хватая за ноги, Юрка просыпался. Его начинало знобить. "Только бы не заболеть,- думал он,- а может, оттого знобит, что спать хочется…"
Часам к пяти сон начал улетучиваться. А в шесть, когда пришла новая вахта, и вовсе не хотелось спать. Он принял душ. (Вода была, конечно, морская. Пресный душ устраивали один раз в две-три недели. Это уже называлось не душ, а баня. Это был большой праздник.) С удовольствием подставил усталое тело тонким и крепким, как проволока, струям горькой едкой воды. Вода выжигала глаза. После душа у всех красные глаза. Но все равно, душ – это отлично! Капитан говорил, что и полезно очень. А может, и врал, чтобы пресную воду не клянчили.
Потом Зыбин пошел в столовую, взял миску макарон и несколько больших кусков жареной макрели. Королевская макрель – вполне подходящая еда для "гробовщика". Ел не торопясь. Он любил после вахты есть не торопясь. Зажав в ладонях кружку, медленно цедил приторно сладкое какао. Выпив одну кружку, он налил вторую и уже почти выпил эту вторую, когда прибежал Сашка и закричал:
Кончай чаи гонять! Давай на палубу волчьим наметом! Такое делается! Они выскочили‹ на палубу.
– Смотри,- сказал Сашка восхищенно. Юрка взглянул и обомлел.
До самого горизонта шли дельфины. Тысячи дельфинов. Это был великий парад океана, невиданная демонстрация могучей его жизни. Все вокруг кипело от беспрестанного движения животных. Каждую секунду несколько сотен дельфинов выскакивало из воды, блестя на солнце глянцевитыми черными спинами. Тяжело поднявшись, они снова уходили в воду плавно, без брызг, а на смену им поднимались все новые и новые. Иногда они двигались группами, косым строем, один на полкорпуса впереди другого, а когда выпрыгивали,- в воздухе надолго зависала черная арка из живых тел. Маленькие тянулись за матерями, но ныряли они еще плохо, смешно шлепались животами.
Юрка кинулся к фальшборту и, перегнувшись, увидел четырех крупных дельфинов, легко скользящих в воде рядом с траулером. "Державин" шел достаточно быстро – около 14 узлов,-но дельфины не отставали, и это удавалось им безо всякого видимого усилия. Юрка хорошо различал их гладкие сильные тела и маленькое отверстие дыхала на голове. Ему показалось, что и дельфины приметили его. Один из них, самый крупный и плывущий впереди, несколько раз легонько выпрыгивал из воды, косясь, как почудилось Зыбину, в его сторону. Поднятые кверху уголки пасти сообщали морде дельфина веселое и чуть лукавое выражение. Юрке показалось, что он услышал, как этот большой дельфин тихо и ласково свистнул соседу, и оба сразу выпрыгнули из воды.
– Здорово, ребята! – весело крикнул Юрка и помахал им рукой.- Здорово! Счастливой охоты!
В этот момент откуда-то с бака негромко, но очень отчетливо хлопнул выстрел. Еще. И еще один. Юрка оглянулся. Сашка стоял, вытянув шею, слушал.
– Айда!-крикнул Юрка и кинулся первый в коридор правого борта, понесся мимо каюты стармеха и камбуза, мимо кают акустиков, и кают-компании с портретом Державина, и каюты первого помощника № 24 на бак. Чуть не поломав ноги о высокий комингс [Комингс – металлический лист в виде высокого порога, который устанавливается для того, чтобы вода с палубы не попадала во внутренние помещения судна], он выскочил на носовую палубу, задыхаясь и быстро оглядываясь по сторонам. Несколько человек стояли, перегнувшись через фальшборт, несколько одинаковых спин и одинаковых макушек. А за макушками все шли и шли дельфины, все прыгали и прыгали, спокойные и гордые своим неистребимым множеством. И вдруг опять хлопнул выстрел. Совсем близко, метрах в тридцати от траулера, один восставший из воды дельфин дернулся в воздухе и тяжело упал в воду, упал и лихорадочно засуетился, видимо, стараясь нырнуть поглубже, спрятаться.
Юрка обернулся и увидел стрелка.
Сережка Голубь прильнул к малокалиберке всем телом, слился с ней – лицо резкое, сам весь крепкий, твердый, как приклад, голые загорелые руки, с крутыми мускулами, не оторвать от ложа – и вот повел всем телом, повел ствол чуть левее и выше и коротко – бах!-совсем не громко.
И снова как будто наткнулся на что-то в воздухе прыгающий дельфин, срезался, и ясная, чистая вода помутилась, словно упал он в илистую яму. Юрка почувствовал знакомый, но забытый уже сладковатый запах пороха. А Голубь с пьяными от радости глазами рвал затвор, не отводя жадного взгляда от океана, вкладывал новый патрон. Зыбин бросился к нему и с силой, которой не знал в себе схватил Голубя за шиворот. Голова Сережки дернулась, он оторопело обернулся и прежде чем понял, что происходит, Зыбин, скрипнув зубами, ударил его в лицо, в его радостные глаза. Ружье загрохотало о палубу. Голубь упал, но тут же вскочил, пригнувшись, опустив окровавленное лицо, шагнул к Зыбину и ловко, сильно ударил его снизу в подбородок. В глазах у Юрки потемнело. "Не упасть!" – приказал он себе и отступил на два шага, выигрывая те миги, в которые спадала с него дурнота. Голубь надвигался и шипел:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
