Летит нечистый, не оборачивается, тока пятки сверкают. Ему ужо и не в радость казаком-то быть. Тока форму надел, как вокруг беспредел - бьют до воя смертным боем. За что - понятно, а все одно неприятно!
Тут и врезался несчастный козырьком лаковым в грудь могучую, дородную. Присел чертушка, глазоньки разожмурил и обратно закрыть предпочел, потому как стоит перед ним сам станичный атаман! Мужчина солидный, собою видный, нраву крутого - сбей-ка такого.
Смотрит на черта и слов не находит:
– Ты что ж, сукин сын, средь бела дня по станице в виде непотребном шастаешь? Гимнастерка расстегнута, ремень висит, сапоги нечищены, а под глазом, мать честная, еще и фонарь синий светится?!
– А я вольный казак! - пискнул черт жалобно. Чует, как-то не свезло ему с энтой фразою, да поздно. - Сам пью, сам гуляю! Так что, батька, может, вместе водки попьем да и песню споем?
– Ох ты ж, шалопай! - улыбнулся по-отечески атаман и плечиком повел. - А ну хватайте его, хлопцы, нагайки берите, да и впарьте ума задарма! Чтоб от души, да на все хватило: и на песни, и на водку, и на каспийскую селедку. Будет впредь честью казачьей дорожить!
В единый миг вылетели откель ни возьмись чубатые молодцы, разложили черта на лавочке, штаны спустили, да тока размахнулися, смотрют, а наружу-то хвост чертячий торчит! Ахнули они:
– Батька-атаман, так это ж не казак, а дух нечистый!
– Вот именно! - вопит чертушка, извивается. - А раз я не казак, так и нельзя меня так! По судам затаскаю-у!..
Атаман в затылке почесал, подумал, да и согласился:
– Раз не казак, то пороть его нагайками и впрямь не по чину будет. Однако коли уж сам черт форму надеть не постеснялся, то отметить энто дело все равно следует! Ужо лично, рукой начальственной повожу, честь окажу - во имя Отца, и Сына, и Святаго духа… Ну-кась, дайте мне пук крапивы!
Перекрестился он, да три раза задницу волосатую с хвостом облупленным крапивным кустом с размаху и припечатал! А крапива-то не рвется, не ломается, листиками жжет, обвивается - надолго-о-о запоминается.
Диким визгом на ноте несуществующей взвыл аферист рогатый, буйным ветром из рук казачьих вырвался, да как пошел вкруг станицы веерно круги наматывать для успокоения! Тока пыль столбом, кошки глаза пучат, собаки неуверенно гавками отмечаются, да куры-несушки матерятся сообразно ситуации, как все в их нации.
Насилу нечистый к реке дорогу нашел. Форму на место вернул, не повредничал, пылиночки сдунул, сапоги платочком обтер. А сам, говорят, доныне из пекла и носу не высовывает - мемуары пишет, о том, как в казаки ходил. Вот тока стоя… сидеть-то ему до сих пор больно.
Стало быть, казаком не одежкой становятся, не острой шашкой, не форменной фуражкой. Было б время - подсказал, да вы, поди, и сами башковитые?!
Эх, горе, тони в море, а доброму люду - дай сказку, как чудо…
Как бабы хивинцев отваживали
По-разному казаки на земле русской селились. Вдоль Дона-батюшки издревле, от царевых притеснений да боярского гнета прятались, потому как "с Дона выдачи нет!". На Кубань да Терек по указу высшему государевому семьями переселялися - щит меж Кавказом и Россией держать. В Сибирь далекую на страх да риск ехали земли неведомые осваивать, границы ширить, себе чести добыть, а стране - славы.
Ну а на нашей матушке-Волге казаки терские, гребенские, донские и кубанские, единым войском сплотившись, вообще непривычным делом занимались - простой люд от полона спасали.
Астрахань-то, как корона восточная, в самом усте реки великой стоит, на краю империи, куда ни глянь - сплошное приграничье! Слева Кавказ, справа Азия, за морем Каспийским - злая Персия, а от самой России тока узкий клин к морю вырвался, да и он на одних лишь казаках держится. Опасное время было, рисковое. Жизнь человеческую копейкой меряло, на вздох - от выстрела до выстрела, страшно немыслимо!..
Лютовал тогда в наших краях хивинский шах! Налетали из широкой степи лихие наезднички, с кривыми саблями, на шалых лошадях, уводили в полон рыбаков, крестьян да пахарей, а пуще того - жен и детишек малых. За хорошую цену шли на рынках невольничьих люди русские. Много слез там было пролито, много судеб сломано, много жизней загублено.
Одна надежда - догонят казаки злодеев, обрушатся бурей грозовою, отобьют своих! А ить степь не лес, не горы - за поворотом не скроешься, за кустом не схоронишься. Ровно на скатерти белой стоишь, за семь верст тебя видно - ни засады, ни секрета военного не устроишь.
Стало быть, пришлось казакам повадки вражьи перенимать, быть хитрее люду азиатского, отчаяннее народу кавказского, и в бою быстрее, и верхом скорее, да на сотню впятером, так и прут недуром! Таковых молодцов много ли отыщется? Вот и оставались в степном воинстве астраханском такие герои, о которых и сказку рассказать не зазорственно будет…
Наскакачи раз азиаты толпою на артель рыбацкую, мужички-то на бударках в воду ушли, а баб и детишек малых лихо взяли хивинцы! Однако же и часу не прошло, как из станицы Форпостинской полетел вослед неприятелю отряд казачий, и покуда не нагонят, назад не вернутся. В том и крест государю на службу целовали: либо возвернут пленных, либо сами костьми полягут.
А хивинцы, вишь, хитростью да коварством наших обошли - второй полусотнею втихомолку на оставленную станицу обрушились! Думали, дело-то плевое: на всю Форпостинскую пять стариков, да жены, да дети казачьи - это, что ль, защитнички?!
Едут вальяжно, беседуют важно, сами не скрываются, криво усмехаются, языками мелют, загодя добычу делют.
А над хатами крик истошный:
– Бабы-ы, хивинцы едут! Заряжай, у кого чего осталось!
Мигу не прошло - ощетинилась станица стволами ружейными, дулами пистолетными, жерлом пушечным стареньким - да как полыхнет залпом, без предупреждения, заместо "здрасте вам"! Тут Хива и присела.
– Э-э, сапсем дуры, да? Зачем стреляем? Садаваться нада! Женьщине харашо мужчину слушаться, ворота открой, э…
А от ворот второй залп дружнее первого! Хоть и мажут бабы безбожно, однако ж кое-кому свинцовых слив в избытке досталося, а от них, общеизвестно, на все пузо одно сплошное несварение.
Пригнулись хивинцы, отхлынули, меж собою ругаются, в обидки ударяются - нет с казачками сладу, а воевать-то надо. Стоят женщины у ворот дружно, кажная с оружием, целятся снова и на все готовы! Посовещались азиаты да и переговорщика догадливого вперед выдвинули:
– Э-э, ханум ненормальные! Зачем пули лукаете? Зачем гостей плохо встречаете? Мы с миром пришли - праздник праздновать будем, араку пить, бастурма кюшать, танцы плясать, игры играть. Идите к нам!
– Мы че, дуры, че ли?! - переглянулись меж собой жены казачьи.
Однако ж надо как-то врага удержать да казаков из походу дождаться. Не век же им по степям супостатов гонять, небось опомнятся, где их помощь нужнее будет.
Прикинули бабы время, расстояние, на бой, на то да се, поправку на ветер сделали и виду ради согласились:
– Добро пожаловать, гости азиатские! Пришли праздник праздновать, так мы вам в том припятствиев чинить не станем, в претензии не сунемся… Тока ворота все одно не откроем, не обессудьте уж - нам чужих мужиков принимать не велено. Ну как наши мужья из походу не вовремя воротятся - и вам под зад, и нам по холке!
– Э-э, тады просто иди к нам играть!..
– А во что?
– Э-э, да мы с тобой бороться будем! Вы победите - вот вам шапка, малахай называется, кирасивая-а… Мы победим - ворота с собой снимем, русский сувенир, э?..
Советуются хивинцы, выдвигают здоровенного бая, борец по всем статьям: пузо как бадья, плечи тяжелые, глазки желтые, злобно глянет - сердце встанет! Ну и казачки недолго локтями перепихивались. Иди, говорят, баба Фрося, ты уж старая, небось до смерти и не ушибешь.
Как увидели степняки, кто из ворот форпостинских выходит, аж с седел от хохоту попадали! Древняя старушка, хромает идет, лаптем пыль гребет, тощее воблы, а глаза добрые-э…
– Энто с каким тута покойничком бороться надоть? Как хоть его величать, чеб на могилке написать?
– Имя мое - Твояхана, бабуль! - прорычал бай грозно и бороться полез.
Не успел тока. Взяла его старуха за мизинчик да тихо так хрупнула. Взвыл от боли батыр азиатский, а она ему тут же подножку клюкой, да всем весом об землю и брякнула!
Замерло воинство хивинское, а бабулька у переговорщика с головы шапку стащила, на маковку собственную надела торжественно и… давай бог ноги до ворот спасительных! Тока ее и видели.
Как откричали, отшумели, отвизжали да отлаялись супостаты, так заново с хитростями подъезжать стали:
– Э-э, сапсем заборола ваша уважаемая ханум-ага нашего героя. Давайте теперь наперегонки скакать: чья лошадь быстрее - тому ковер дорогой дадим! А нет - вы ворота снимаете, э-э?..
Недолго казачки думу думали, наездницу выбирали. Мигу не прошло - идет из ворот станичных махонькая девчушка, пяти годков, за узду коня неседланого ведет.
