Инцидент в Оцу вызвал массу толков, как в России, так и в других странах. Он широко освещался на страницах мировой печати. Однако многие обстоятельства покушения на цесаревича, в частности причины и цели, а также его организаторы, остались нераскрытыми. Вызывает интерес поведение тридцатисемилетнего полицейского-террориста в ходе следствия, который вроде бы долго не давал никаких показаний, а затем выдвинул сомнительную версию, что он принял цесаревича за того человека, который прибыл в страну с шпионскими целями для подготовки вторжения в Японию. В итоге Верховный суд приговорил Цуда Сандзо к пожизненному заключению, хотя японское правительство настаивало на вынесении ему смертной казни. Внезапная смерть осужденного в тюрьме спустя всего несколько месяцев после суда дала еще один повод полагать, что это не был маньяк-одиночка, а само покушение было подготовлено достаточно влиятельными силами.
Это «темное дело» позднее даже пытались привязать к дипломатическим и военным событиям Русско-японской войны 1904–1905 гг. В доказательство последнего, часто ссылаются на авторитет влиятельного сановника С.Ю. Витте, который указывал в опубликованных воспоминаниях по этому поводу следующее:
«Этот инцидент весьма тягостно отразился в Петербурге; он очень сильно подействовал на императора Александра III и не менее тягостно, что вполне естественно, подействовал и на наследника. Мне представляется, что это событие вызвало в душе будущего императора отрицательное отношение к Японии, т. е. я хочу сказать, что этот удар шашкой японского изувера, нанесенный в голову молодому цесаревичу, конечно, неблагоприятно повлиял на его впечатление о Японии и о японцах в частности.
Поэтому понятно, что император Николай, когда вступил на престол, не мог относиться к японцам особенно доброжелательно, и когда явились лица, которые начали представлять Японию и японцев, как нацию крайне антипатичную, ничтожную и слабую, то этот взгляд на Японию с особой легкостью воспринимался императором, а потому император всегда относился к японцам презрительно.
Когда началась последняя ужасная и несчастная война, то в архивах всех министерств можно было найти официальные доклады с высочайшими надписями, в которых император называет японцев «макаками».
Если бы не было такого мнения о японцах, как о нации антипатичной, ничтожной и бессильной, которая может быть уничтожена одним щелчком российского гиганта, то, вероятно, мы бы не начали эту позорную политику на Дальнем Востоке, не заявили бы, что мы должны иметь верховенство в Тихом океане, не захватили бы Порт-Артур, не втюрились бы в эту войну и не пережили бы всех тех ужасов, которые мы переживали как во время войны, так еще больше как ее последствия…
Наконец, поездка из Владивостока через всю Сибирь на почтовых, конечно, тоже не могла не произвести реального впечатления величия той роли, которая Богом предназначена для молодого наследника, будущего императора.
Поэтому, естественно, все это вместе в мировоззрении молодого цесаревича не могло не занять своего места среди других впечатлений, которые должны были найти приют в сердце и уме цесаревича. Он гораздо более склонял свою голову, свой ум и свои чувства в направлении к Востоку и притом к Востоку Дальнему, нежели к Востоку Ближнему и к Западу.
Вследствие этого, можно сказать, поездка его на Дальний Восток в известной степени как бы предрешила и характер всего его царствования. Вот почему я говорю, что поездка эта была фатальна»83.
Можно, конечно, соглашаться или нет с такими однозначными выводами графа С.Ю. Витте, но нельзя не учитывать, что воспоминания писались в 1911 г., когда бывший министр давно находился в отставке и испытывал к царю, так сказать, не лучшие чувства. Впрочем, многие дипломаты отмечали, что Николай II во внешней политике определенно держался по крайней мере двух принципов: Россия должна наращивать свое влияние на Ближнем, Среднем и Дальнем Востоке и прав был его прадед Николай I, когда говорил, что “где стоит русская нога, оттуда уходить нельзя”. Вместе с тем известно, что Николай II высказывал в этой области политики и другое мнение: “Пойти вперед легко, остановиться трудно”.
Однако вернемся к дневникам самого цесаревича во время нахождения его еще в Японии. Записи в дневнике в какой-то степени опровергают утверждения графа С.Ю. Витте. Спустя всего два дня после покушения, 1 мая 1891 г., Николай Александрович отмечает в своем дневнике: «Встал бодрым и веселым… Все японское мне также нравится теперь, как и раньше 29-го, и я нисколько не сержусь на добрых японцев за отвратительный поступок одного фанатика, их соотечественника; мне так же, как прежде, любы их образцовые вещи, чистота и порядок…»84.
6 мая цесаревич торжественно отметил на борту «Азова» свое 23-летие и лично вручил двум своим спасителям джинрикшам «по золотой медали и по 2500 долларов каждому, сказав им, что они будут получать по 1000 дол[ларов] пенсии ежегодно до смерти»85. По тем временам это были большие деньги.
В день отъезда из Японии 7 мая 1891 г. наследник Российского престола записал свои впечатления: «Настал последний день нашей стоянки в японских водах; странно сказать, что не без грусти оставляю эту любопытную страну, в которой мне все нравилось с самого начала, так что даже происшествие 29-го апр[еля] не оставило после себя и следа горечи или неприятного чувства»86. На следующий день в дневнике еще одна запись:
«И грустные и радостные мысли толпились в голове при расставании с Японией: первые оттого, что не удалось проехать через всю эту любопытную страну, которая мне понравилась больше всех других, а также потому, что предстоявший переход во Владивосток был последним на чудном «Азове», радостные мысли оттого, что благодаря этой перемене маршрута я могу вернуться домой двумя неделями раньше; пожалуй, успею захватить конец лагеря»87.
После возвращения с Дальнего Востока через необъятные сибирские просторы в Петербург цесаревич 21 декабря 1891 г. записывает в своем дневнике:
«Рассуждали о семейной жизни. Невольно этот разговор затронул самую живую струну моей души, затронул ту мечту и ту надежду, которыми я живу изо дня в день. Уже полтора года прошло с тех пор, как я говорил об этом с Папа в Петергофе, а с тех пор ничего не изменилось ни в дурном, ни в хорошем смысле. Моя мечта – когда-либо жениться на Аликс Г[ессенской]. Я давно ее люблю, но еще глубже и сильнее с 1889 г., когда она провела шесть недель в Петербурге! Я долго противился моему чувству, стараясь обмануть себя невозможностью осуществления моей заветной мечты. Но когда Eddy оставил или был отказан, единственное препятствие или пропасть между нею и мною – это вопрос религии! Кроме этой преграды, нет другой; я почти убежден, что наши чувства взаимны!
Все в воле Божией. Уповая на Его милосердие, я спокойно и покорно смотрю на будущее»88.
Еще через месяц, 29 января 1892 г., он напишет в дневнике: «В разговоре с Мама утром она мне сделала некоторый намек насчет Елены, дочери гр. Парижского, что меня поставило в странное положение. Это меня ставит на перепутье двух дорог: самому хочется идти в другую сторону, а, по-видимому, Мама желает, чтобы я следовал этой! Что будет?»89.
Однако Николай остался верным своему сердечному выбору и продолжал с упорством ждать, когда родители согласятся на этот брак. Принцесса Алиса отклонила предложение стать невестой английского наследника престола принца Эдуарда. 1 марта 1891 г. скончался ее отец, и она осиротела, но интуитивно чувствовала, что в мире есть еще одно сердце, в котором она живет. Время продолжало свой неумолимый бег.
Император Александр III был в расцвете лет, и никто не мог предполагать, что царствование его будет скоротечным. Тем не менее он постепенно начал подготавливать наследника к Государевой службе. С 1889 г. для ознакомления с управлением государства Николай стал участвовать в работе Государственного совета и Комитета министров. В этих же целях он часто сопровождал отца в официальных поездках по стране. В конце 1891 г. на цесаревича были возложены обязанности председателя Особого комитета для помощи нуждающимся в неурожайных местностях, а в 1892 г. он возглавил Комитет по сооружению Транссибирской железной дороги. На этом новом поприще наследник добился определенных успехов. Позднее граф С.Ю. Витте отмечал в своих воспоминаниях: «Я должен сказать, что когда наследник стал председателем комитета, то уже через несколько заседаний было заметно, что он овладел положением председателя, что, впрочем, нисколько не удивительно, так как император Николай II – человек, несомненно, очень быстрого ума и быстрых способностей; он вообще все быстро схватывает и все быстро понимает. Как я уже имел случай говорить, в этом отношении, по своим способностям, он стоит гораздо выше своего августейшего отца»90.