предметы его влюбленности обычно практически не замечали его. В школьные годы чувства приходили и уходили, но никогда не были взаимными. Для соучеников он был словно окрашен в бежевый — скучный, невыразительный цвет, которому никто не уделяет внимания. Он не вызывал ни у кого ни симпатии, ни неприязни, ни любви, ни ненависти, ни интереса, ни презрения. Он просто… был.
Когда он стал подростком, его перестали замечать даже дома. К тому времени мать полностью посвятила все свое время выпивке и постоянно была слишком пьяна, чтобы колотить, пинать или хотя бы ругать его. Он расценивал ее побои как своего рода извращенную привязанность, и когда лишился даже этого, у него не осталось ничего.
Когда он думал о своем будущем под одной крышей с ней, видел лишь, что вся его жизнь пройдет в отравленной атмосфере с постоянно повторяющимися событиями; жизнь, полную упущенных возможностей. Он желал получить больше. Лучшим способом было сдать все экзамены на высший балл, покинуть Лондон и начать жить заново в кампусе какого-нибудь университета. Но высшее образование было дорого, и, к несчастью, в первый же год его учебы правительство повысило плату. От семьи он не мог ожидать финансовой поддержки. Любые государственные пособия попадали прямиком из кошелька его матери в кассу местной пивнушки или винного магазина.
В пятнадцать лет он начал зарабатывать карманные деньги, подстригая лужайки и отмывая машины соседей, которые жалели вежливого мальчика из дома номер 65 — ведь у него вечно пьяная мать, которая бранится и швыряет грязью в проезжающие автомобили. Он научился использовать эту ситуацию, играя на их жалости. Намеренно ставил себе синяки на руках или на шее — всегда в таких местах, которые нетрудно увидеть, — и кое-кто совал ему денежку или упаковку с печеньем, которое он прятал у себя в комнате на втором этаже.
Но некий мистер Рейнольдс показал ему, где делаются настоящие деньги. Этот дед пятерых внуков платил мальчику за то, чтобы тот приходил к нему мыть окна — но при этом тер не только стекла. Совал ему лишние пять фунтов всякий раз, когда мальчик соглашался посидеть на коленях у пенсионера и потереться о его пах. Хотя слушать, как старик кончает себе в штаны, было неприятно, мальчик был доволен тем, что хоть кто-то заметил его. И это внимание стоило не меньше, чем сложенные банкноты, засунутые в карман джинсов.
— В мое время были такие чайные комнаты и туалетные кабинки, — сказал ему как-то мистер Рейнольдс. — Когда мы демобилизовались после войны, то ходили туда, чтобы заплатить за компанию таких вот пацанов, как ты. Я уверен, что и сейчас есть такие места. «Съемные мальчики» — так их теперь называют… Если смазливый паренек вроде тебя хочет заработать несколько лишних фунтов, можно пойти и не на такое.
Весь следующий день мальчик только и думал, что об этом. Пока наконец не набрался храбрости как-то вечером в субботу отправиться в центральную часть Лондона и подойти к общественному туалету на Бродвик-стрит в Сохо. Оказалось, мистер Рейнольдс ничуть не преувеличивал. Мальчик нервно топтался на улице у туалета не дольше пятнадцати минут, прежде чем кто-то пристально взглянул на него. Мальчик вслед за незнакомцем спустился вниз и вошел в кабинку, чтобы посмотреть, как тот мастурбирует, — и получил за это десять фунтов. Не всем клиентам требовался только зритель: примерно половина ожидала, что он поможет им удовлетворяться. Рукой, ртом или чем-нибудь еще. Но когда доходило до этого, неважно было, чего они хотят, — важно было то, что они хотят его. Выбирают его.
Вскоре он научился тому, что от него ожидалось, и расширил свою территорию, курсируя между лондонскими туалетами, расположенными как на улицах, так и в торговых центрах, временами посещая сауны и бары, где закрывали глаза на его юную внешность.
В следующие два с половиной года он продолжил делать деньги на отчаявшихся и развращенных мужчинах. Некоторым из них позволял снимать себя на фото и видео, некоторые рекомендовали его своим друзьям или маленьким группам, где его передавали по кругу, словно корзинку с хлебными палочками. Его худоба привлекала пожилых клиентов, и один из них даже произвел на мальчика особое впечатление, став ему другом и чуть ли не единственным образцом мужского поведения. Даже помог ему заполнить бланки для поступления в университет и устроил небольшой праздник, когда мальчик наконец-то получил извещение о зачислении. Он накопил уже достаточно денег, чтобы оплатить первый год учебы в Университете Де Монфора в Лестере.
Начиная новую жизнь в колледже, он решил, что пора раз и навсегда оставить бежевый цвет позади. Все то время, пока он не продавал себя и не сидел в больнице у постели матери, наблюдая, как ее кожа становится все более желтой, он старался выстроить себе новое тело в спортивном центре, находящемся в ведении студенческого совета. Он покончил с готовыми обедами для микроволновки и с едой быстрого приготовления, на которой вырос: теперь его сбалансированная диета была богата белками и витаминами. Очки с толстыми стеклами он сменил на контактные линзы, начал выбирать одежду и прически, подходящие для мужчины его возраста.
В течение нескольких месяцев он превратился в мускулистого красивого молодого человека. В университете старался вести себя иначе, чем прежде: быть ярким, общительным и вовлеченным в окружающую жизнь. Заставлял себя вступать в общества и политические группы, даже если не понимал их цели, принимать участие во внеучебных мероприятиях. Временами, когда с деньгами становилось туго, возвращался в Лондон и предоставлял себя в распоряжение прежних клиентов. Но постепенно их число сократилось до одного.
А потом, во время второго семестра, в жизнь юноши вошла Кэлли Лайдон, и эта жизнь уже не была прежней. Они жили в одном и том же здании общежития — она на один этаж выше его — на расстоянии нескольких минут пешком от основного кампуса. Кэлли была самым прекрасным человеческим существом, с которым ему довелось познакомиться в жизни: оливковая кожа, зеленые глаза, каштаново-рыжие волосы и россыпь веснушек на носу, щеках и лбу. Его любовь к ней была столь всепоглощающей и удушающей, что иногда ему приходилось под каким-либо предлогом уходить от Кэлли подальше, чтобы перевести дыхание.
Круг его общения пересекался с тем, в котором вращалась Кэлли, и в конце концов они образовали свою собственную, отдельную группу, состоящую только из них двоих. И
