— Гроза, должно быть, прошла стороной, — сказал как-то раз Владимир Оливии. Они сидели у него в комнате, он работал. — Иначе она бы уже разразилась.
Оливия едва улыбнулась этим обнадеживающим словам. Долгие месяцы неизвестности лишили ее обычной бодрости и уверенности.
— Если ты действительно убежден в этом, то, пожалуй, я поехала бы домой и повидалась с родными. Они очень беспокоятся обо мне. Но ты в самом деле уверен?
— Как же я могу быть уверен в этом? Но, как видишь, до сих пор ничего не случилось. Поезжай, голубка, твои родители соскучились по тебе.
Она покачала головой.
— Я ведь говорила тебе, что не уеду, пока не буду уверена, что тебе ничего не грозит. Может быть, ты или кто-нибудь из твоих друзей разузнает поточней, как обстоят дела?
— Это можно будет сделать, только когда приедет Карол. Ему часто удается добывать такие сведения, каких мы сами никогда не могли бы получить. У него друзья и связи повсюду.
— Как ты думаешь, он приедет на той неделе?
— Весьма вероятно. Царь сейчас отбыл из столицы, и Каролу, возможно, дадут разрешение.
Владимир и сам был на несколько дней выслан из Петербурга. Его, как и прочих подозрительных лиц, высылали каждый январь, когда совершался обряд освящения воды, на котором обычно присутствовал царь. То же случалось и во время других важных празднеств и торжеств. Оливия и Владимир провели этот вынужденный отпуск на Ладожском озере и вернулись лишь после окончания празднества.
— Тогда я дождусь Карола, — бесстрастно сказала Оливия и выглянула в окно. К горлу ее подступал комок.
— Володя, — с трудом проговорила она наконец, — когда я уеду...
Он сидел за столом и вычерчивал шестеренки.
— Да?
Оливия повернула голову и стала смотреть, как он работает. Она не была впечатлительна, но вид этих чудесных, тонко чувствующих рук, вынужденных за мизерную плату вычерчивать детали машин, вызвал слезы у нее на глазах. Владимир не заметил этого — голова его склонялась над чертежом.
— Да? — переспросил он.
Оливия все еще колебалась — было страшно вымолвить это... Когда же она наконец заговорила, голос ее звучал так спокойно, словно речь шла о самых обыкновенных вещах:
— Может быть, мне не возвращаться?
Рука, державшая карандаш, застыла в воздухе. Владимир, неподвижный, как статуя, ничего не ответил.
— Володя, — с отчаянием проговорила Оливия. Он положил карандаш.
— Никто, кроме тебя самой, не может решить этого, — сказал он ровным, тихим голосом. — У нас с тобой так: ты все время даешь, а я только беру, и потому я не могу ответить на твой вопрос. Если ты считаешь, что совершила ошибку...
Оливия вдруг вспомнила, как призналась ему летом, что весь ее мир в нем. Теперь она чувствовала это еще сильнее, но повторить тех слов сейчас не могла. Она лишь неуверенно шепнула:
— А может быть, это... ты ошибся?
Владимир промолчал.
— Видишь ли, — с тоской продолжала она, — ты так часто говоришь мне, что я не могу понять...
— Это верно, понять ты не можешь. И так лучше... для тебя.
Владимир встал, намереваясь выйти. В выражении его лица, в движениях появилось что-то натянутое. Оливия испугалась. Она не дала ему уйти, схватила за руку.
— Это ты, а не я, не можешь понять!
От ее прикосновения он словно окаменел.
— Может быть. В конце концов не имеет значения, кто из нас не сумел понять другого.
— Володя! Почему ты так суров со мной? Неужели ты не видишь, что я стараюсь поступать так, как нужно?
С губ Владимира сорвался приглушенный смешок, и он отдернул руку.
— Ты всегда стараешься поступать так, как нужно, дорогая, это бесспорно, но не думаешь о том, чего это стоит другим.
И, уйдя в спальню, он затворил за собой дверь.
У Оливии перехватило дыхание, словно от быстрого бега, и она в изнеможении опустилась на стул. Кто-то тяжелой неторопливой поступью вошел в комнату. «Служанка с чайником», — подумала Оливия, склонившись еще ниже над незаконченным чертежом. Вошедший остановился у ее стула, и она подняла голову. На нее смотрел Карол, такой большой и невозмутимо спокойный.
— Ах! — чуть слышно произнесла она. — Это вы? Происшедшие в ней перемены — осунувшееся лицо, отяжелевшие от бессонницы веки, жесткие линии у рта — не ускользнули от его всевидящих глаз.
— Вам, кажется, пришлось здесь не сладко? — спросил он.
Его ленивый, протяжный голос почему-то сразу успокоил Оливию.
— Что, Володе хуже?
— Да, но, думается мне, дело тут не в состоянии здоровья.
Он терпеливо молчал, внимательно глядя на нее и догадываясь обо всем еще до того, как она начала рассказывать. Оливия тяжко вздохнула.
— Ужасно быть рядом и видеть его таким. Это ожидание его убивает, а я ничем не могу помочь и даже хуже — только мешаю ему. — Она снова склонила голову над чертежом. — Если б я могла хоть чем-то ему помочь! Но я даже не в силах ничего понять. Я пыталась, но тщетно.
— А вам не кажется, что было бы гораздо лучше, если бы вы и не пытались понять? Примиритесь со всем, как с неизбежностью. Уверяю вас, для того чтобы помочь ближнему, совсем не надо копаться у него б душе.
— Но я не могу так. Он теперь из-за меня еще несчастней, чем прежде. Может быть, ваше присутствие принесет ему облегчение. Вы ведь всегда все понимаете.
Карол улыбнулся, и Оливия впервые заметила, какое непреклонное у него лицо, когда он не улыбается.
— Я? Ах да, это ведь моя профессия — все понимать. Тут у меня огромная практика.
Вошел Владимир, протягивая гостю руку и стараясь казаться веселым.
— Привет, Карол! А мы-то ждали тебя не раньше следующей недели.
— Мне выдали разрешение на эту неделю, и, если б я просил переменить срок, меня могли бы и вовсе не пустить. Что нового?
— Да ничего особенного. Все та же рутина. А у тебя, дружище, что-то замученный вид. Перетрудился?
Оливия не заметила в Кароле никаких перемен. Но после слов Владимира она пригляделась к нему повнимательней, и ей тоже показалось, что он стал каким-то другим. Немного поговорив с друзьями, Карол вскоре ушел, сказав, что у него «куча всяких глупых дел» и что завтра он придет к ним на весь день. Поселился он там, где всегда. Когда дверь за ним захлопнулась, Оливия и Владимир некоторое время молчали.
— Оливия, — торопливо заговорил, наконец, Владимир, не глядя на нее, — прости меня, я был с тобой груб. Но ты должна сама решить, что для тебя лучше. Я понимаю, что для тебя все это очень тяжело.
Она повернулась к нему и припала лицом к его плечу.
— Если мне и тяжело, так только оттого, что я мешаю, а не помогаю тебе. Для меня это вопрос правого и неправого дела. Как же мне быть?
Владимир привлек ее к себе.
— Объясни, что именно тебя беспокоит? Мне кажется, мы оба бродим в потемках и понапрасну мучим друг друга.
— Видишь ли, ваша борьба кажется мне не только неправой, но и тщетной. Нечего ждать добра, когда на насилие отвечают насилием. Если у власти жестокое и глупое правительство — то тем больше у вас оснований руководствоваться не злобой, а другими, более высокими чувствами. А вы вращаетесь в заколдованном кругу: правительство обошлось с вами зверски, и вы стараетесь отомстить ему; оно наносит удар вам — вы ему. А какая польза от этого народу?
— Дело совсем не в мести: дело в верности.
— Верности вашему делу? Мир не станет лучше оттого, что вы так яростно отстаиваете свою правоту. Я не могу... — У Оливии задрожали губы. — Пока мы не придем к взаимопониманию в таком важном вопросе, нам лучше не думать о женитьбе. Как бы я тебя ни любила, я буду лишь раздражать и огорчать тебя неверием в правоту твоего дела.
Владимир наклонился и поцеловал ее волосы.
— Дело не в том, что ты не веришь, а в том, что ты не понимаешь... Что случилось, Маша? Кто-нибудь ко мне?
В дверь стучала служанка. Владимир вышел в коридор и вскоре вернулся. Вид у него был озабоченный.
— Мне надо сейчас же уйти по делу. Как только вернусь, сразу зайду к тебе.
— Это надолго?
— Надеюсь, нет. Но, может быть, придется задержаться.
— Смотри не промокни, ладно? Эта сырая погода вредна для тебя.
— Скоро она станет лучше. К вечеру, наверно, подморозит. До свидания, любимая.
Она протянула ему руку, но он привлек ее к себе и, жадно поцеловав, с поспешностью вышел.
Оливия отправилась домой. На улицах лежал мокрый, грязный снег. Достав словарь, грамматику русского языка и наполовину прочитанную книгу, она часа три подряд занималась. Потом почувствовала, что в комнате стало очень холодно, и, взглянув на окна, увидела, что они обмерзли.
Оливия ждала Владимира до вечера. Беспокойство и неизвестность давно уже повседневно сопутствовали ей, и она привыкла терпеливо ждать. Но когда пробило восемь, а Владимира все не было, Оливия встревожилась и поспешила к нему на квартиру.
