Как и все наркоманы, потребители "остренького" наращивают дозу и умирают.
Это как с тем сластолюбцем, что, пресытившись созерцанием традиционных прелестей в том их объеме, который дает, к примеру, танец живота, переходит далее к потреблению продукции в жанре жесткой порнографии и далее, и далее, не возбуждаясь уже от вида группы совокупляющихся мужчин и женщин, хочет видеть сцены с насилием, сцены с развращением малолетних и так до самого изощренного – до картинок, где женщин отдают на растерзание ослам и гориллам и где в конце совокупления участников блуда кидают в камнедробилку.
Нет предела совершенству!
Телевидение, катящееся таким Макаром, рано или поздно докатится и до реалити-шоу, где снедаемые алчностью участники станут сводить друг друга с ума, убивать, насиловать, сажать на иглу… А телезрители, подключенные на так называемую интерактивную обратную связь, при стремительно развивающихся технологиях телекоммуникаций и не заметят, как сами станут… убитыми и изнасилованными.
Но нас, литературоведов, интересует литература.
И вот вопрос намбер уан: а если мы имеем дело с любителем "умненького" чтива? То это тоже порождает эскалацию? Ему подавай все умнее и умнее?
Наверное, все же в будущем мы будем иметь дело с еще большим расслоением нашего читательского общества. Умные станут еще умнее, богатые станут еще богаче, образованные станут еще образованнее, развратные станут еще развратнее, а глупые оглупятся до состояния совершенной глупости. Собственно, иллюстрациями к двум последним позициям могут послужить первые страницы некоторых еженедельных газет и содержание иных телепрограмм. Если в первые годы вседозволенности на заманивающих покупателя обложках размещались робко обозначенные женские груди по соседству с небольшим количеством кровавых топоров, ножей, пистолетов и пачек с долларами, что должно было будоражить те центры в мозгах покупателей, что отвечают у них за распоряжение кошельками, то в дальнейшем – с годами, груди на первых страницах еженедельников увеличивались в размерах, а предметы, что, по мнению не шибко изощряющихся в разнообразии дизайнеров, олицетворяют зло, тоже увеличивались и росли, как объект при нажатии кнопки "zoom" – и рядом с грудастыми барышнями стали появляться людоеды, убийцы с топорами и фиолетовые кадавры вроде Фредди Крюгера. Это как по закону Ломоносова-Лавуазье – о сохранении серединного значения массы и энергии – если прибавляется в объеме сисек на обложке, то это свидетельствует об убавлении объема мозгов у потенциального потребителя.
Что же до воплощенной эссенцированной глупости, то она уже проявилась в своих формах. Ее пришествие свершилось! Можно с полной уверенностью утверждать, что она более всего похожа на мужчину, переодетого женщиной, или на двух мужчин, переодетых старушками.
Но все же нас интересует перспектива умного чтения.
Будет оно?
И если в шестидесятые и семидесятые ХХ века элитарным чтением были Кафка, Камю, Маркузе и Юнг, то что будет в шестидесятые ХХI века?
И имеет ли место эффект перехода и замещения?
Когда элитарное становится нормой?
Кто победит?
Переодетые женщинами мужчины?
Или…
Глава пятая
Декларирование желаний В тоннельных недрах метро Антон закрывал глаза и, когерентно отдаваясь резонансу вибраций вагона, думал о… Нет, не о ребенке и деньгах, которые он должен был достать. О себе несчастненьком думал. Об Игоре Сохальском, который теперь министр. О Ритке, которую тот поматросил и бросил с уверенностью человека, который знает, что будет у него еще тысяча и одна такая красавица.
Однолюбство, оно от слабости? – спрашивал Антон сам себя.
Ведь бабничество – это удел сильных! Невозможно себе представить быка-чемпиона-рекордиста однолюбом. Случись такое – вымерли бы млекопитающие, подобно динозаврам. Все попросту остановилось бы, если бы породистые – умные и сильные, чемпионы по боксу и по шахматам – перестали шариться по девчонкам, а уткнулись в свои семейные углы.
Ведь правильные девчонки, если и захотят родить, то родить всенепременно от незаурядного… Не от такого, как он, Антошка, запрограммированного середнячка.
Им подавай ярких личностей с правильными генами. Таких, как Семин или аристократ Сохальский. Истинный аристократ.
И если отбросить всю порожденную старой ревностью ненависть к Игорю, что невыносимой кислотой жгла-выжигала нутро, то Антон любил Игоря… Любил за то, что именно у него и нахватался за пять лет учебы какого-то приобретенного остроумия. Не врожденного, как у Игорька, а именно приобретенного – наработанного, как у юмористов-одесситов, у которых шуточки – профессия.
Ах.
Ведь это именно благодаря дружбе и общению с Игорьком, он, Антоха-простачок, из простачка-маминого середнячка стал более-менее начитанным парнем. Ведь как он всегда тянулся к Игорьку, к общению с ним! Еще на первом курсе, на обязательной для абитуриентов сентябрьской картошке он сразу заметил, как тянутся самые умные и красивые ребята-девчата к Игорьку. И если у перманентно опивавшихся пивом идиотов-рабфаковцев весь юмор был замешан на матерном "ниже пояса", а в концовке всех их анекдотов либо кого-то трахали в зад, либо обмазывали фекалиями, что было АХ КАК СМЕШНО, то у Игорька юмор был совсем иного свойства. Так что…
Игорьку, по большому счету, Антоха был обязан, как отцу родному, которого, кстати говоря, и не было у Антона, выросшего подле юбки мамки-неудачницы.
Антон давал себе отчет в том, что Игорь сыграл в его жизни большую роль. Роль недостижимого идеала, образца. Ведь для того чтобы стать таким, как Игорь, надо было и родиться в семье умных талантливых родителей и вырасти в профессорской квартире среди книг и картин, а не в помойной коммуналке, где светочем познанья – выпуклый голубой экран с Петросяном…
Антоха ужасно хотел стать таким же умным, как Игорь.
Он просил у Игоря книги, и тот ему не отказывал – давал. И Камю, и Кьеркегора, и Юнга, и Сартра, и Маркузе…
Игорь был ироничен.
А еще он был как-то совершенно породист!
И эта его тонкая грустная улыбка.
Неужели? Неужели Игорь отрабатывал эту улыбку перед зеркалом? Как бы это было низко! Такая умная ироничная улыбка может органично идти только от породистости.
И у Антохи-середнячка, как он ни старайся, сколько "маркизов" да Камю не прочитай – никогда у него такой тонкой иронии не будет ни в глазах, ни в уголках слегка скривленных губ.
И Ритка целовала эти его, Игорька, уголки губ.
При всех целовала.
Потому что красавица. А красавица всегда выбирает самого-самого. Ну не Антоху же середнячка ей выбирать! Уж скорее, по логике контраста Апулеевской эротики, красавица-матрона отдастся ослу, чем середняку-студенту. Ну, с ослом это уж литературно-поэтическая гипербола, а вот с опившимся пивом фигуральным ослом – это вполне! И Ритка бы могла. Она ведь могла на Новый год на третьем курсе станцевать на столе голая – в одних только черных чулочках да на шпильках. И ни одна свинья не посмела хрюкнуть и осклабиться! Потому как это было действо великое и естественное. Потому как Ритка тогда была как бы… Как бы и Игоря, и Витьки… Между ними тогда было некое непонятное соперничество. Непонятное, непостижимое соперничество, когда двое совершенно блестящих и совершенно разных в своем блеске достойных Риткиной красоты кавалеров – не дрались… Не дрались, но как-то подспудно, не показывая никому вида, тихо соперничали, перетаскивая Ритку то в одну сторону, то в другую. Как в длинной затяжной позиционной войне – линия окопов переходит то в одни руки, то в другие. И как бы линия эта – НИЧЬЯ.
Ритка любила их обоих – и Игоря, и Витю Семина.
А Антон любил Ритку.
А ему Ритка не светила. Не светила вообще.
И что ему оставалось, Антохе-середнячку?
Только мечтать.
И онанировать ночами. Дрочить морковку. И мечтать о Ритке.
А она его даже не воспринимала как мужчину.
Спрашивала Семина: "А че ты на наши пати-суарэ один ходишь, без гелфрэнда?" А Антохе такого вопроса не задавала. Потому что у Антохи гелфрэндов отродясь с первого по пятый курс не было… А вот у Семина – вокруг него табунами девчонки ходили, роями вились. Парень с гитарой. Парень с машиной. За себя да за девчонку свою постоять умеет.
– Мне на вечеринку с девушкой? – хмыкал Семин. – Чтобы ты ее с собой сравнивала?
И мне потом бы в утешение говорила, де, молодец, Витька, и палец большой показывала и подмигивала? Для этого?
Витька хмыкал и красиво закруглял тему: "Нам на наших суарэ тебя одной вполне предостаточно, и мою сексуальную физиологию тащить в нашу компанию считаю необязательным. В другом месте оттянусь!" Такой вот Витька был тонкий и благородный.
Сволочь!
Поезд тряхнуло, запищали пневматические тормоза, и вагон стал посреди тоннеля.
Поезд стоял, и Антоха глядел на пыльно-серую стену тоннеля, сложенную из ребристых тюбингов…
