— А если я от облавы? — с трудом улыбнулся Марин.
—А если «от», — зыркнул глазами швейцар, — мне на лапу пятьсот николаевскими и золотишко, если имеется, и в лучшем виде через эту дверь в подвал и на соседнюю улицу. — Он не спускал с Марина настороженного взгляда.
«Он ведь, гад, и выйти теперь не даст», — подумал Марин.
Решения все еще не было, он не знал, что ему делать. Молча прошел в зал. Столики торопливо разбежались под сводчатым потолком, посетителей не было. Марин взял карточку, начал изучать меню и тут же поймал себя на мысли, что не понимает ни названий блюд, ни цен — ничего. Скрипнула дверь, в зал заглянул милиционер, подозвал кого–то, и тут же появилась приземистая фигура усатого. Он неторопливо пересек зал и остановился у столика Марина.
— Комендант особотдела Южной армии Терпигорев, — представился он, откозыряв. — Попрошу предъявить документы.
Марин встал:
— У меня нет документов.
— Офицер?
— Да.
— Что и требовалось доказать, — добродушно улыбнулся Терпигорев, — стоило ли играть в прятки, ваше благородие…
Он крикнул, вызывая караульных. Марину защелкнули на запястьях стальные наручники английского образца, посадили в крытый грузовичок, запахнули полог позади и повезли. Куда? Он ничего не видел и мог ориентироваться только тогда, когда на поворотах его резко прижимало то вправо, то влево. Автомобиль кружился по центру города, конвойные сидели молча, всем своим видом давая понять, что вступать в какие бы то ни было разговоры они не намерены. Молодые ребята, лет по двадцать каждому, комсомольцы, наверное… И сидит под дулами их винтовок член РКП (б) с 1909 года, сотрудник центрального аппарата ВЧК Сергей Марин, а у него в рукаве под подкладкой — шелковка, и получается так, так все складывается, что уже не в роли белого офицера Марин, а в шкуре врага и шкура эта наглухо зашита и вылезти из нее невозможно…
Автомобиль остановился, спрыгнули конвойные, откинули полог:
— Выходи!
Терпигорев потягивался у входа в двухэтажный особняк, разминал отекшие ноги. Вывески не было, но у ступенек прохаживались часовые, и Марин понял, что здесь помещается особый отдел, цель его путешествия.
Только пришел он к этой цели не тем путем, каким хотелось, и войти ему в этот дом сейчас придется не в том качестве, в каком поначалу предполагалось. Дежурная часть отдела — бывший вестибюль особняка — была просторной, светлой, даже решетки на окнах не портили впечатления. За деревянным барьером у многочисленных телефонов сидел чекист, белобрысый, голубоглазый, с полным добродушным лицом. Он окинул Марина внимательным взглядом и повернулся к Терпигореву:
— Спымал–таки.
— Поймал, — подчеркнуто правильно ответил Терпигорев. — Ты что же, Зотов, искажаешь великий, могучий и свободный русский язык?
— Который был тебе опорой во дни сомнения и раздумий, — подхватил Зотов, — если они у тебя, Василий Павлович, вообще когда–нибудь бывали — сомнения и раздумия. Кремень ты.
— Служим революции, — скромно сказал Василий Павлович и дружелюбно улыбнулся Марину: — Чин?
— Подполковник.
— Последнее место службы?
По легенде Крупенского, Русаков был командиром 3–го батальона 214–го пехотного полка бывшей императорской армии. Марин так и ответил на вопрос Терпигорева, а потом рассказал, что с ним произошло в поезде, и объяснил, что в Харьков попал, так как пробирается в Бессарабию, в Кишинев, к матери.
— Я не враг Советской власти, — примирительно закончил Марин. — Я обыкновенный окопный офицер, фронтовик, я устал, и давайте быстрее со всем этим покончим. Судите, если есть за что, или отпустите.
—Да ведь мы бы и отпустили, — доброжелательно сказал Терпигорев, — только где гарантия, что вы, ваше благородие, к Врангелю не уйдете?
— Ваше высокоблагородие, — уточнил Марин. — Это на тот случай, если и впредь вы намерены меня титуловать по уставу. Что касается Врангеля, то я дам вам свое честное слово.
Терпигорев и дежурный переглянулись, и Марин заметил, что своими словами он до крайности изумил обоих.
— Слово–о? — переспросил дежурный. — А чего оно стоит теперь, это слово?
— Я дворянин, — улыбнулся Марин. — Мое слово, слово дворянское — неизменно.
— Да будет вам, — лениво протянул Терпигорев. — Скольким мы вначале поверили и как за это поплатились? Дудки теперь! Советская власть отныне никому из вас не верит, поскольку все вы — белогвардейцы, дворяне и прочие — цепные кобели царизма. Ясно?
— А среди вас нет нечестных? — поинтересовался Марин. — Своим вы всем верите?
— Кончим дискуссию. Зотов, запри его пока в кладовку, а там поглядим.
Дежурный сверился с каким–то списком:
— В кладовку так в кладовку. Но там уже сидят три офицера.
— Потеснятся. Кстати, Зотов, ты доложил Рюну, что арестованные поступают ежедневно, а помещения для КПЗ у нас неприспособленные. Случится побег, кто будет в ответе?
— Сами и докладывайте.
— Ну и дурак. Случится побег, с дежурного спросят. Я тебе дело говорю, доложи. Он хоть усечет, что ты об деле болеешь. Понял? Давай ключи.
— Держите, — Зотов подал Терпигореву связку ключей и продолжал: — У меня к вам вопрос, товарищ комендант… — Зотов метнул на Марина странный взгляд. — Вы мне тут вещи Оноприенко сунули…
Марин напрягся. «Вот оно, сейчас все разъяснится…»
— Мыло, бритву, помазок, кусок рафинаду, денег сто рублей, — нудно перечислял Зотов. — Я опечатал, опись составил, а дальше что? Родным отправить?
Марину стало жарко, на лбу выступили крупные капли пота. Он сдерживал себя из последних сил. Перехватив взгляд Терпигорева, уловил недоумение и сказал, чтобы разрядить обстановку:
— Однако, жарко тут у вас, господа… Вы уж меня отправьте, а служебные ваши дела и в другое время решить можно.
— А вы нас не учите, — хмуро сказал Зотов, — мы про себя сами знаем.
— Это, во–первых, — поддержал Терпигорев, — а во–вторых, «господа» уже два года в земле гниют.
— А «товарищи»? — не удержался Марин.
— Ты же самая махровая контра, — удивленно протянул Терпигорев. — Мил человек, я тебе вот что скажу: по должности своей я вашего брата в расход вывожу лично, ты готовься, ваше благородие…
— «Высокоблагородие», — сказал Марин. — А этого Оноприенко или как бишь его!.. Вы тоже лично «вывели»?
— Лично, — сказал Терпигорев. — Пшел вперед…
Они двинулись по бесконечному длинному коридору. Глухо звучали шаги на каменных плитах пола, и стучало в висках, и навязчиво кружилось в мозгу, словно заезженная пластинка, несколько фраз, последних, перед самым расставанием сказанных Артузовым: «На вокзале тебя встретит Оноприенко, а если что… иди на явку. Там будут ждать… Ждать». Много ли нужно Рюну времени, чтобы Марин был осужден и расстрелян? Сутки, двое, трое… Итог все равно предрешен.
Открылась и закрылась еще одна дверь, и они оказались в небольшом квадратном дворе, замощенном булыгой. Сквозь неплотно пригнанные камни кое–где пробивалась по–осеннему пожухлая трава, вовсю распевали птицы, синело низкое, но странно бездонное небо. Марин запрокинул голову, зажмурился и глубоко вздохнул. Терпигорев заметил и сказал с иронией:
— Перед смертью не надышишься, ваше высокоблагородие.
Марин не успел ответить. За массивными, обитыми железом воротами послышался бешеный топот подков и грохот колес. Ворота распахнулись, часовые придержали створки, и во двор на всем скаку влетела чумацкая колымага с решетчатыми бортами. Двух взмыленных лошадей погонял парнишка лет восемнадцати, в буденовке, которая каким–то чудом держалась на его затылке. Парень осадил лошадей, сдернул буденовку и крикнул хрипло, с надрывом:
— Товарищи!
И Марин увидел, что в окнах особняка, который замыкал двор, появились люди. Потом они появились и во дворе, окружив колымагу плотным молчаливым кольцом. Только теперь Марин увидел, что колымага от борта до борта покрыта грязным брезентом, под которым топорщится что–то вроде дров. Возница сдернул брезент. Над собравшимися пронесся не то вздох, не то стон. Колымага была наполнена трупами — голыми, в потеках крови, со следами сабельных ударов и пулевых ранений. Нескольких женщин можно было отличить от остальных по длинным распущенным волосам.
Марин посмотрел на Терпигорева. Тот снял фуражку и нервным быстрым движением приглаживал на висках реденькие волосы. Заметил взгляд Марина, сказал:
— Торопись, офицер. Тебе теперь лучше уйти отсюда.
Когда за спиной громыхнула дверь со двора, Марин остановился и спросил:
— Кто эти люди… В колымаге?
— Ах ты, господи, — прищурился Терпигорев, — не допер, бедолага, образования не хватает? Наши, из ЧК… Были на задании. А вот ваши… Ваши, офицер, порубили их… Понял теперь?
— Зачем вы все время придуриваетесь? — спокойно спросил Марин.
