– Прощайте, старина, – сказал он, – прощайте, мой дорогой друг, отец, – нет, больше, чем отец. Нам не устоять против этих негодяев – ни малейшего шанса; через несколько минут они нас убьют и, вероятнее всего, съедят. Простите, что я втянул вас в эту авантюру. Прощай, Джоб!
– Да свершится воля Господня! – пробормотал я сквозь сжатые зубы, приготовляясь к смерти.
Джоб с громким восклицанием поднял револьвер и выстрелил; один из нападавших – конечно, не тот, в кого он целился, – упал. Всякий, кто на прицеле у Джоба, – в полной безопасности.
Амахаггеры бросились вперед, я тоже открыл огонь и остановил их натиск: вместе с Джобом мы убили или смертельно ранили пятерых, не считая женщины. Но у нас не было времени на перезарядку оружия, амахаггеры же снова начали атаку, и я не мог не оценить великолепие их безрассудной отваги: они ведь не знали, что наши револьверы разряжены.
На помост вспрыгнул высокий амахаггер, но Лео одним ударом кинжала пропорол его насквозь. Я убил своим ножом другого, но Джоб промахнулся, мускулистый амахаггер схватил его за поясницу и рванул на себя. Не прикрепленный ремешком нож выпал у Джоба из руки и по счастливой случайности упал рукояткой на камень, так что амахаггер повалился спиной на острие. Не знаю, что было дальше с Джобом: видимо, он продолжал лежать на теле мертвого врага, «прикидываясь дохлым опоссумом», как говорят американцы. Я вступил в отчаянную схватку с двумя злодеями: к счастью для меня, они оставили свои копья у костра; и впервые в жизни мне так пригодилась большая физическая сила, которой наделила меня природа. Я рубанул по голове одного из нападающих своим тяжелым, как тесак, ножом – мощь удара была такова, что череп злодея раскололся до самых глазниц, и, когда он грохнулся на бок, нож вырвало у меня из рук: так крепко зажато было лезвие в щели.
Тут на меня навалились двое других, но я успел обхватить их за поясницы, и мы покатились по земле все вместе. Люди они были сильные, но мною уже овладела та ужасная жажда убийства, которая наполняет сердца и самых цивилизованных из нас, когда сыплются удары и жизнь висит на волоске. Мои руки все туже и туже стискивали двоих смуглых демонов, я слышал, как трещат их ребра, прогибаясь в моих железных объятиях. Они корчились и извивались, как змеи, изо всех сил били меня кулаками, царапали, но я не ослаблял хватки. Лежа на спине, прикрываясь их телами от возможных ударов копьем, я медленно выжимал из них жизнь; при этом, как ни странно, я думал о том, что сказали бы и ректор моего Кембриджского колледжа, человек по натуре дружелюбный, член пацифистского общества, и мои коллеги по ученому совету, если бы с помощью какой-нибудь волшебной силы могли видеть, с каким азартом я играю в эту кровавую игру. Оба моих врага скоро ослабели, почти перестали оказывать сопротивление, по их прерывистому дыханию ясно было, что они умирают, а я все не отпускал их, так как умирали они очень медленно. Я знал: стоит мне ослабить хватку, и они тотчас оживут. Мы все трое лежали в тени каменного уступа, и другие злодеи, вероятно, полагали, что мы мертвы, – во всяком случае, они не вмешивались; маленькая трагедия продолжалась.
Повернув голову, я увидел, что Лео стащили с каменного помоста, но он все еще на ногах, в самой гуще колышущейся толпы амахаггеров: они старались повалить его, как волки – оленя. Его прекрасное бледное лицо в золотой короне волос возвышалось над головами нападающих (ибо Лео ростом в шесть футов и два дюйма); боролся он с отчаянным самозабвением и энергией, которая была бы поистине великолепна, будь она употреблена на какую-нибудь благородную цель. Вот он всадил нож в одного из амахаггеров: они облепили его так тесно, что не могли пустить в ход свои большие копья, а дубин и ножей у них не было. Амахаггер упал убитый, но в следующий миг у Лео вырвали нож, оставив его без защиты. Я уже думал, что это конец, но нет: сверхчеловеческим усилием он стряхнул с себя всех, схватил тело только что сраженного им врага и, подняв на руках, швырнул в толпу нападающих, и так поразительна была сила броска, что пятеро или шестеро из них повалились на землю. Но через минуту они снова поднялись – все, кроме одного: у него был размозжен череп – и всем скопом напали на Лео. Хотя и не сразу, с величайшим трудом, им все же удалось осилить льва. На какой-то момент он вырвался и ударом кулака опрокинул одного из амахаггеров, но противостоять такой многочисленной толпе было свыше сил человеческих, и наконец он рухнул, как подрубленный дуб, увлекая за собой всех, кто его держал, на землю. Они схватили его за ноги и за руки, оставив туловище открытым.
– Копье! – прокричал чей-то голос. – Принесите копье, чтобы распороть ему горло, и чашу для крови!
Увидев приближающегося человека с копьем, я закрыл глаза. Я постепенно слабел, а двое врагов, которых я стискивал в объятиях, все не умирали, поэтому я никак не мог прийти Лео на помощь. Меня пронизывало какое-то тошнотворное чувство.
Заслышав непонятный шум, я невольно открыл глаза, готовый к самому худшему. И увидел Устане: она легла на Лео и крепко обвила руками его шею. Амахаггеры попытались оттащить ее прочь, но она оплела его ноги своими ногами и держалась за него, как лиана за дерево. Тогда они попытались ударить его копьем в бок, так чтобы не поранить девушку; это долго им не удавалось, но они не отступались.
Наконец их терпение лопнуло.
– Пронзите копьем их обоих – и мужчину, и женщину, – распорядился голос – тот самый голос, что задавал вопросы на ужасном пиршестве. – Так мы их и поженим.
Человек с копьем выпрямился, намереваясь нанести окончательный удар. Блеснула холодная сталь, и я опять закрыл глаза.
И тут я услышал повелительный возглас, который громким эхом загремел по всей пещере:
– Прекратите!
В этот миг я потерял сознание. Последней моей мыслью было, что я проваливаюсь в бездну Смерти.
Глава IX
Маленькая ножка
Очнулся я на шкуре недалеко от костра, куда нас позвали для этого ужасного пиршества. Рядом лежал Лео, все еще в беспамятстве; над ним склонялась высокая фигура Устане: она промывала холодной водой глубокую рану в его боку, прежде чем наложить полотняную повязку. Прислонясь спиной к стене пещеры, за ней стоял Джоб, не раненый, но зверски избитый и весь дрожащий. По ту сторону костра валялись тела тех, кого, защищая свою жизнь, мы вынуждены были убить в этой жестокой схватке: казалось, простершись на каменном полу, они спят в полном изнеможении. Убитых я насчитал двенадцать – помимо женщины и бедного Мухаммеда, который пал от моей руки; его положили рядом с остальными, тут же находился и закопченный горшок. Слева от меня отряд воинов связывал попарно уцелевших каннибалов. Они подчинялись с мрачным безразличием, которое плохо вязалось со сдерживаемой яростью, тлеющей в их угрюмых глазах. Впереди стоял не кто иной, как наш друг Биллали: он-то и руководил всей операцией. Вид у него был довольно измученный, но величественный: почтенный патриарх с развевающейся бородой, холодный и невозмутимый, будто присутствующий при забое скота.
Заметив, что я присел, он подошел ко мне и учтиво осведомился, как я себя чувствую, не лучше ли? На этот вопрос было затруднительно ответить, ибо у меня болело все тело, – так я ему и объяснил.
Затем Биллали нагнулся осмотреть Лео.
– Рана довольно глубокая, – произнес он. – Но нутро не задето. Он выздоровеет.
– Если он и будет спасен, то лишь благодаря тебе, отец, – ответил я. – Вернись ты хоть чуть-чуть позже, твои дьяволы прикончили бы нас, как нашего слугу. – Я показал на Мухаммеда.
Старик заскрипел зубами, его глаза зажглись необычайно злым блеском.
– Не бойся, сын мой, – сказал он. – Их ожидает такое возмездие, что при одной мысли о нем они будут корчиться в нестерпимых муках. Всех их отведут к Той-чье-слово-закон, а ее возмездие будет достойно ее величия. Эти гиены еще позавидуют твоему слуге. – И он показал на Мухаммеда. – Их смерть будет в тысячу раз ужаснее. Расскажи мне, как все это случилось.
Я в нескольких словах описал происшедшее.
– Вот оно как, – сказал он. – Видишь ли, сын мой, по обычаю этой страны на чужеземцев, которые забредают сюда, надевают раскаленные горшки, а потом этих жертв съедают.
– У вас, оказывается, все наоборот, – несмело произнес я. – В нашей стране чужеземцев принимают очень радушно, угощают их. А вы угощаетесь ими сами.
Биллали пожал плечами.
– Мы следуем обычаю. Лично я не одобряю этот обычай. – Подумав, он добавил: – Мне не нравится мясо чужеземцев, особенно если они долго бродили по болотам и ели водяных птиц. Та-чье-слово-закон повелела, чтобы вас пощадили, но Она не упомянула о вашем черном слуге; эти гиены мечтали его сожрать, а тут еще женщина, которую ты убил, и правильно сделал, что убил, стала их подговаривать: наденьте, мол, на него раскаленный горшок. Ну что ж, они поплатятся за все. Когда эти люди предстанут перед нашей повелительницей, объятой великим гневом, они горько пожалеют, что родились на свет. Счастливы те из них, кто погиб от ваших рук… Я слышал, вы сражались отважно, – продолжал он. – Знаешь ли ты, длиннорукий старый Бабуин, что ты сломал ребра двоим из тех, что здесь лежат? С такой легкостью, точно это яичная скорлупа. И молодой Лев отличился, сражаясь один против многих: троих он убил на месте, четвертый – он кивнул в сторону еще шевелящегося тела, – вот-вот умрет, у него рассечена голова. Ранены многие из тех, кого сейчас связывают. Это была доблестная схватка, вы оба покорили мое сердце, ибо я люблю смельчаков. Отныне я ваш друг. Но объясни мне, мой Бабуин – у тебя такое волосатое лицо, что ты и впрямь смахиваешь на бабуина, – как вы сумели убить этих людей? Говорят, вы убивали их шумом, они падали как подкошенные, и в телах у них были дырки.
