Все это - и еще несколько мелких случаев - дало мне понять, что не в побитых парнях суть. Возможно, Сорока, хозяин Мерилин, вышел-таки из больницы, обиженные хлопцы пожаловались ему и рассказали заодно о предательском поведении Мерилин, вот Сорока и взъярился, стал действовать и сам, и попросил своих покровителей урезонить зарвавшегося фраера. Надо полагать, глупышке Мерилин тоже досталось на орехи.
То есть я ввязался в заурядную войну, из тех, что постоянно вспыхивают в этих кругах и сферах, доходя до кипучих разборок - и даже со стрельбой, с поножовщиной, - до тех пор, пока не вмешается кто-то из влиятельных и не утихомирит враждующих, рассудив их строго и справедливо.
Ни разборок со стрельбой и поножовщиной, ни суда строгого и справедливого я не хотел. Я решил свернуть свои дела. Передохнуть.
Дела сворачивались плохо, и тут многое можно было бы рассказать поучительного в смысле быта, нравов и характеров нынешнего времени, но не об этом я, не об этом, не об этом...
...Было около одиннадцати вечера. Войдя в квартиру, я услышал смех Нины. Она не вышла меня встречать, как обычно.
Я не поверил: она сидела с Сашей Чикулаевым совершенно пьяная - может, с непривычки, потому что до этого вообще не пила. Чикулаев, поздоровавшись со мной, пожал плечами: я, мол, тут ни при чем.
- Твой друг - жуткий человек! - закричала Нина. - Он мертвого уговорит выпить! И вот я напилась! Поздравляю! То есть кого поздравляю? Тебя, мой хороший, и весь мир! - я пьяная в доску! Или еще я слышала выражение: в дупель! Что такое - в дупель? Это так здорово! Почему ты раньше меня не напаивал? Но мы пьем не просто так! - погрозила она мне пальцем. - Мы поминаем твоего друга Лешу Хворостова. Великого поэта.
Я сел, налил себе тоже водки, выпил. Спросил Чикулаева:
- Ты был на похоронах?
- Да.
- Почему меня не позвали?
- Тебя не могли найти. А искать некогда было.
- Ясно...
Нина взялась опять за рюмку. Я хотел было ее остановить, но она отпрянула и сказала со злостью, какой я никогда у нее не видел:
- Отставить! Не маленькие, сами сообразим! Не надо вообще! Вам плевать, что он умер! Я знаю, вам плевать! А мне нет!
Я ничего не мог понять. Конечно, тут дело не в скорби о кончине Алеши.
И уж, конечно, не в том, что Чикулаев уговорил ее выпить: Саша никогда этим не занимался, ему всегда было все равно, пьет его собеседник или нет, он мог и один пить в присутствии трезвого человека - и в одиночку вообще, без никого, как теперь говорят грамотные люди.
- Алеша был человек! - возбужденно говорила Нина. - И Саша - человек! Слушай, какую он мне историю рассказал! - Она опять рассмеялась. И - сквозь смех: - Про одного проктолога, который так увлекся операцией на геморрое, что по вдохновению больному задний проход зашил. Наглухо! Ведь врете, Саша? Это больничный анекдот, врете, да? - смеясь, спрашивала она Чикулаева.
Чикулаев беспомощно смотрел на меня.
- Он такой смешной, такой милый, - сказала мне Нина, указывая рюмкой на Сашу. - Он гений скальпеля! Я пью за вас, Саша!
И выпила.
Но, будто протрезвев от этого, стала вдруг спокойной, откинулась на спинку кресла и сказала, задумчиво рассматривая Чикулаева:
- А может, Сергей Валентинович, не будем нарушать обычая? Пора и мне бросить вас, как бросали другие женщины. Я уйду к нему, он гениальный хирург, но ему не хватает домашнего уюта. Саша, женитесь на мне!
- С удовольствием, - попробовал отшутиться Чикулаев.
Мне надоело. Я сказал:
- Если пригласите, буду шафером на вашей свадьбе. Или посаженым отцом. А сейчас - иди спать.
- Ничего подобного! Я сейчас отправлюсь по делам! Жаль, у меня нет машины, жаль, не научилась водить, а то взяла бы твою. У меня очень срочные дела!
И она тут же поднялась, пошла в спальню - и через минуту явилась переодетой и направилась в прихожую.
Я встал на ее пути.
Чикулаев маячил тут же.
- Мне пора... - вяло говорил он. - А вам, Нина, действительно, надо спать.
- В каком смысле спать? - спросила она. - Просто спать - или с ним спать? - Она ткнула в меня пальцем. - Почему вы за меня решаете, с кем мне спать? Я сама решу!
Я дал ей пощечину.
- Вот этого не надо было делать, - сказала она - и рванулась к двери, открыла, побежала вниз.
- Ладно, - сказал я. - Перебесится - вернется.
- Нельзя, - сказал Чикулаев. - Там ночь, а она вон в каком состоянии.
- Ну, догоняй, провожай, можешь делать с ней все, что захочешь, она согласится.
- Дурак ты, - -сказал Саша - и поторопился догонять мою жену.
Дальнейшее - нелепо, невероятно. Но это произошло, случилось. Через десять минут: звонок в дверь. Я открыл. Саша держит на руках стонущую, бледную как мел Нину. Пока укладывали ее, он рассказал, что догнал ее у угла дома, взял за руку, хотел что-нибудь сказать, но она вырвалась, крикнула: "Отстань!" - и бросилась за дом - куда? ведь там пустырь, - но она ничего не различала, кругом темень, а за домом глубокая траншея под теплотрассу, месяца три уж как разрыта и, естественно, без ограды, без страховочного освещения, - и Нина упала со всего маху вниз, на трубы. Хорошо, если только ушибы, но могут быть переломы.
Нина стонала от боли. Решили "скорую" не вызывать, отвезти ее на моей машине в больницу, где работает Саша.
...Убогое освещение, убогие коридоры. Санитары. На каталку. Повезли делать рентген. Я остался в коридоре, Саша - вместе с санитарами.
Его не было долго.
Очень долго.
Наконец появился.
- Ну и что? К ней можно пройти?
- Она в реанимационном отделении.
- Что?!
- Не ори! Переломы ребер с правой стороны, внутреннее кровоизлияние... - Саша запнулся.
- Ну? Что еще?
- Еще? Разрыв печени, вот что еще! - сердито сказал Саша. - Думаешь, обманывать тебя буду? Готовься ко всему.
- То есть? Она что, и умереть может?
- Все могут умереть, - сказал Чикулаев. - Пойду гляну.
- Я тоже!
- Стой здесь! Меня и самого-то в операционную не пустят. Так, покручусь...
Ясно. Он просто не хотел быть рядом со мной. Переживания родственников оперируемых больных ему до тошноты надоели.
И вообще, вопрос жизни или смерти моей жены был для него вопрос не личный, а профессиональный.
Я думал о многом. В том числе:
Итак, она умрет. Я похороню ее на старом городском кладбище. Я буду приходить туда каждую неделю. Смотреть на ее лицо в граните, взглядывать сквозь листву на синее небо - и плакать чистыми слезами печали... Не этого ли я хотел?
Потом я, кажется, дремал.
Стоя, как лошадь.
Меня пустили к ней только к обеду следующего дня. Палата была для тяжелых; на мое появление никто не прореагировал.
- Она еще не совсем отошла, - сказал врач за спиной. - Но оттуда вылезла. Это наверняка.
- Откуда?
- Оттуда, - сказал врач и вышел.
Лицо Нины было желтым, с синими кругами вокруг глаз. Оно было незнакомым, страшным. Я сел на табурет возле постели. Ресницы ее задрожали, она открыла глаза. Зрачки плавали, но вот удержались, повернулись - она посмотрела на меня.
Я улыбнулся.
- Уйди, - прошептала Нина. - Я тебя ненавижу.
И устало закрыла глаза.
Я посидел еще немного и вышел.
Открывая дверцу машины, вдруг ослаб, облокотился о крышу.
Капнуло: дождь, что ли, пошел?
Слезы. Скажите на милость!
Я был счастлив. Я любил ее.
Лето 1994
