Несмотря на удобное ложе — никакого сравнения с купейной полкой! — она никак не могла уснуть. Видимо, отоспалась в поезде еще на несколько суток вперед. Больше всего на свете хотелось позвонить Игорю, обсудить с ним столь обильные впечатления сегодняшнего дня, услышать любимый голос. Но сделать это было нельзя, хотя бы и потому, что ее наручные часы показывали десять минут третьего — а это значило, что в их краях уже четвертый час ночи, и мужчина ее мечты, конечно, давно спит. Виктория перевернулась на другой бок, закрыла глаза и ясно представила себе лицо возлюбленного, его волосы, глаза, фигуру, его голос, походку, характерное движение, которым он стряхивал пепел с сигареты, свойственную только ему манеру чуть приподнимать одну бровь — эта его привычка просто сводила ее с ума.
Только недавно, встретив Игоря и испытав всю гамму чувств, которые только может пережить женщина, обожающая мужчину, Вика вдруг сумела понять свою мать. Оказывается, разгадка тайны характера Марии Львовны была очень проста. Дело не в том, что у нее был скверный характер, что она получала удовольствие, доставляя неприятности другим. Просто она очень сильно любила своего мужа. И была с ним несчастлива, потому что он не отвечал ей тем же. Мария Львовна так страдала от измен любимого человека, что обозлилась на все человечество. И в особенности — на женщин.
Бася частенько рассказывала ей, что раньше Мария Львовна была совсем другой. И Вика сама могла убедиться в этом, увидеть свою совсем другую мать — правда, это продолжалось очень недолго, каких-нибудь несколько недель. Почти двадцать лет после смерти отца Мария Львовна была еще более невыносимой, чем при нем, но только сейчас Вика поняла, что она существовала все эти долгие годы словно по инерции, продолжая чисто внешне сохранять облик живого человека, хотя на самом деле душа ее уже была мертва. После смерти любимого мужа у нее уже не было ничего, что держало бы ее на этом свете. Трудно в таком состоянии не возненавидеть весь мир… И только смертельно заболев, Мария Львовна вдруг сильно изменилась, сделалась тихой, ласковой и какой-то словно виноватой, будто хотела попросить у них у всех прощения за свои грехи. Вика даже помнила, с чего это началось. Однажды, когда Марии Львовне в очередной раз стало нехорошо, Бася подала ей, вместе с лекарством, воду в хрустальном бокале. Таких бокалов у них когда-то было два, на одном был нарисован Адам, а на другом — Ева, но Адам давно разбился.
Мария Львовна запила лекарство, поставила полупустой бокал на край столика, но сделала это так неловко, что фужер соскользнул с лакированной поверхности и со звоном упал на пол.
— Боже! Разбился? — На лице матери отразился такой ужас, что Вике даже стало не по себе.
— Ну разбился, и бог с ним! Можно подумать, у нас посуды мало. Ты, мама, нашла из-за чего расстраиваться!
Но Мария Львовна, казалось, ее даже не слышала.
Она со стоном опустилась в кресло и, закрыв лицо рунами, забормотала еле слышно:
— Значит, все… Мне пора к нему… Это знак, знак свыше…
Тогда, восемь лет назад, Виктория ничего не поняла и только удивлялась резким переменам, происшедшим вдруг с ее матерью. А та вдруг начала гаснуть буквально на глазах, за несколько месяцев из энергичной и еще полной сил женщины превратилась в больную старуху, слегла в постель и уже не вставала. За несколько недель до смерти Мария Львовна настояла на том, чтобы Германа, о котором она почти не вспоминала все это время, срочно вызвали в Москву.
В то утро, когда его ждали, Мария Львовна проснулась ни свет ни заря, велела сменить постельное белье, переодеть ее в новый халат и села в кровати, тяжело опираясь на подушки.
— Виктория, — Мария Львовна говорила тихо, ее было еле слышно. — Мне осталось немного, — она перевела дух. — Я хочу, пока не поздно, со всеми проститься.
— Мама, пожалуйста, не надо… — привычно начала дочь.
— Я прошу тебя. — Мария Львовна закрыла глаза. — Мне трудно долго говорить, не мешай мне.
— Но тебе же стало лучше, да и врач сказал… — Виктория, как могла, пыталась ободрить мать.
Но та остановила ее движением руки.
— Послушай меня. Сегодня приедет Герман.
— Да, я знаю.
— Никуда не уходи, дождись его, вы мне нужны. Оба.
— Хорошо, мама, как скажешь.
— Где Бася?
— На кухне. Позвать ее?
— Да.
Часы в спальне глухо пробили два раза.
— Бася! — Генеральша с трудом повернула голову в сторону коридора, откуда послышались характерные прихрамывающие шаги домработницы.
— Да, Мария Львовна, я здесь. — Бездонные серые, почти прозрачные Басины глаза не изменились за пятьдесят лет жизни в генеральской семье; по густым, коротко стриженным волосам пробегала все та же морская рябь, только теперь они были не русыми, а пепельно-серыми.
— Во сколько поезд, я запамятовала…
— В шестнадцать десять. От вокзала ему полчаса езды. Значит, часов в пять он уже должен быть здесь, — Бася не скрывала своей радости.
— Господи, как долго, — вздохнула ее хозяйка. — Как бы не помереть раньше времени…
— Ну что вы, Мария Львовна, как можно, — улыбнулась Бася. — Хотите, я вам кагорчику в чай накапаю?
— А что, и накапай! Мне теперь здоровье беречь без надобности, могу себе позволить все, что хочу.
Вика вышла на балкон покурить.
«Что за блажь нашла на мать? — подумала она, щелкая зажигалкой. — Зачем ей вдруг понадобился Герман? Всегда шпыняла его, а теперь дождаться не может. Никак действительно решила со всеми проститься…»
Она, конечно, жалела свою мать. Но только потому, что та была теперь больной, старой и умирающей. Простить ей все те страдания, которые претерпела по ее вине, Виктория так и не смогла.
«Разве можно так воспитывать детей? — думала она. — Если бы у меня был ребенок, как бы я его баловала…»
Когда в передней раздался звонок, Бася, как молоденькая, бросилась к двери. Виктория поспешила следом. Ей тоже не терпелось увидеть соседа, шесть лет назад зачем-то внезапно уехавшего из Москвы на Украину. Шум открываемого замка, радостные возгласы — и вот появился Герман, возмужавший, уже совершенно взрослый мужчина. Вика чуть не ахнула — в какой-то момент ей показалось, что на пороге стоит отец. Но это, конечно, было обманом зрения.
Бася, вся светившаяся от счастья, прижималась щекой к плечу внука.
— Господи! — бормотала она. — Мальчик мой… Приехал… Дождалась… Увидела…
Вика тогда тоже обнялась с прибывшим — наверное, первый раз в жизни.
— Надо же, какой ты стал… — сказала она. — Такой… — И не смогла подобрать слова.
— А я звоню к нам, — сообщил Герман, — а там никто не открывает.
— Да я здесь почти все время, уж очень слаба Мария Львовна. — Бася не могла отвести от внука нежного и восхищенного взгляда.
— Пойдем туда? — вопросительно взглянул на нее Герман.
— Чуть позже, — вздохнула его бабушка. — Сначала нам надо к Марии Львовне. Она очень ждала тебя.
Весь вид Германа выражал крайнее удивление, но вслух он ничего не произнес. Впрочем, если бы молодой человек даже и задал свой вопрос, ни Бася, ни Виктория не смогли бы ничего ему ответить.
Герман вошел в спальню и застыл на пороге. Вика отлично его понимала. Узнать в полусидящей на постели высохшей старой женщине еще год назад здоровую и пышнотелую Марию Львовну было практически невозможно.
— Вот какой ты стал… — улыбнулась Мария Львовна. — И как похож… — она выразительно посмотрела на Басю, та согласно закивала головой. — Садись, Герман, не бойся, я не заразная. И вы обе садитесь, мне надо с вами со всеми поговорить.
Вика села в ногах широченной кровати, Герман опустился в стоящее около двери кресло, Бася примостилась на краешке стула.
Мария Львовна обвела собравшихся взглядом:
— Мы все как большая семья. Я так счастлива, что успею все сказать, пока не ушла туда… — она махнула рукой, изображая это «туда». — Ты знаешь, — обратилась Мария Львовна к дочке, — как я любила твоего отца…
В комнате повисла томительна, пауза.
— Ну вот, — продолжала Мария Львовна, вздохнув, — так случилось, а в жизни всякое случается… — Она бросила взгляд на Басю, словно ища у той поддержки.
— Может, водички? — заботливо спросила Бася.
— Да, будь добра. — На лице Марии Львовны отразилось страдание.
Домработница поднесла к ее губам хрустальный стакан:
— Может, не сейчас?… Давайте отложим разговор. Ведь вам нехорошо.
— Нет! — с неожиданной решительностью возразила Мария Львовна. — Откладывать нельзя, завтра может быть уже поздно. Сейчас или никогда!
— Хорошо, — Бася тихо ретировалась на свое место.
— Мне нужно сказать вам… Тебе, Вика… И особенно тебе, Герман… Очень важную вещь. Дело в том, что… — Мария Львовна замолчала, в ее все еще жгуче-черных глазах — пожалуй, единственном, что осталось от прежней генеральши Курнышовой, — заблестели слезы.
